История давно минувшего: Хозяин пустыни Страница 14

Сагира продолжала разглядывать комнату, чуть поворачивая голову, чтобы посмотреть на дальние стены. Возможно, со стороны это смотрелось несколько глупо, но женщина об этом не думала. Поставив локоть на мягкий подлокотник, она прикрыла губы пальцами, и в этот момент взгляд ее упал на низенький круглый кувшин, стоящий на таком же низеньком и круглом столе – этот кувшин когда-то подарила Шеору именно она в рамках «обряда вежливости», когда новоиспеченная жена Хозяина должна была почтить своим вниманием его ближайших советников. Она по-прежнему считала этот кувшин отвратительным внешне и неуместным в качестве подарка, но Неуловимый держал его на видном месте, и Вольная тихонько вздохнула в ладонь.
- Не стоит вина, я уже пьяна. Иначе бы сюда не пришла, - пробормотала она негромко, а после, отвлекшись-таки от осмотра всего и вся, прочистила горло и поерзала в кресле, выпрямляясь и убирая руку от лица. Посмотрев на явно чуть скованного Шеора, Сагира прикусила кончик языка и пару мгновений обдумывала слова. – Мы живем в таком месте, где едва ли кто-то говорит правду, и человек, прямо смотрящий в глаза – на вес золота… Я хорошо знаю, с кем делю крышу, и также знаю, что ты порядочный мужчина, - она сделала паузу, ища подходящие фразы, что помогли бы задеть нужные струны в дияре. – Мне более не к кому обратиться… не то чтобы я жалуюсь на одиночество, - она чуть устало помассировала пальцами висок. – Но все-таки нуждаюсь в честности, как в глотке свежего воздуха. Ты готов мне ее дать?

Голос Шеора по-прежнему немного хрипел, и Вольная облизала губы, представляя причину этого хрипа. Иногда в ее голову прокрадывались воистину «вольные» мысли, нашептывающие ей распущенные желания вроде молодого красивого любовника вместо давно располневшего, не проявляющего никакого внимания мужа, чья ласка уже много лет была отдана фавориткам, но никак не ей. Алика, периодически навещающая Ла-Урр, и селила в голову Сагиры это южное семечко фривольности: несмотря на внешнюю праздность, восток был намного более жестким, чем внешне чопорный юг. Но Вольная эти мысли отметала – куда важнее любовных утех для нее был материальный комфорт, как и комфорт ее детей. И все это теперь казалось накренившимся и неустойчивым. В этом и была причина ее прихода.
- Меня волнует Кайрат. Он не имеет границ, и чужой авторитет для него пустяк. Помолвка Аин была идеей ее бабки, и в этом году свадьба таки состоится. Должна состояться… эта девочка вздорна, как ее любимые воздушные духи, и столь же легкомысленна и внушаема. Для Гостеприимного она – просто очередной трофей, а для нее? – она рассуждала вполголоса, иногда потирая подбородок пальцами. – Я не знаю, как совладать с ним, и ужасно растерянна, - Сагира преувеличивала, давя на его чувства, но делала это столь искренне, что сомнений в подлинности ее слов не оставалось. – Ведь я даже не имею права действовать открыто.

Сагира обернулась, посмотрев на него, а следом на окно, кажущееся затянутым серой пеленой из-за сплошной стены дождя. Шеор опять говорил с ней на вы, и женщина вздохнула, отворачивая голову и опуская ее. Прядка непослушных черных кудрей оказалась намотана на палец в легкой задумчивости.
- Не откажусь отобедать, - ответила она небрежно. – Я буду благодарна, если ты поговоришь с Кайратом. Быть может, он и не глуп, но вот девичье сердце глупо весьма, и ей ничего не стоит влюбиться. Я не понаслышке знаю, как этот прохвост умеет сладко петь, - она, вновь вздохнув, встала и, ведя пальцами по столу Шеора, подошла к гобелену. – Не знала, что тебе нравятся подобные вещи.

После «долгожданной» совместной трапезы у Тихого остался неприятный осадок. Он раз за разом прокручивал в голове слова Ромунда сначала о нируанцах, а следом о перстне; Имран хорошо понимал возникшее между мужчинами напряжение, а также понимал, что виной тому был его необдуманный ответ.
«Черт меня дернул сказать, что украли. Сса урр! Почему когда надо, я забываю собственное имя, а когда не надо, решаю проявить чудеса невообразимого красноречия?! Что это вообще было? Посмотрите, какой я мастер злобных усмешек? Посмотрите, как я люблю казаться тупицей?» За столь нервными мысленными рассуждениями Тихий покинул столовую, когда детям приказали удалиться: Имран представлял, как взрослые остались перемывать ему косточки, и тихонько постанывал от стыда и непреодолимого желания запереться в каком-нибудь шкафу.
Махнув на прощание сестре, отмечая мимолетом ее легкую усталую бледность, Тихий круто развернулся на пятках и, жестом отказавшись от сопровождения назойливых слуг, почти бегом припустил к лестнице, ведущей к спальному крылу. И едва его рука коснулась холодных перил, как сверху на него упала тень, и Имран задрал голову, к огромному своему сожалению замечая впереди по-медвежьи большую и неуклюжую фигуру Эльмара. Тот, спускаясь, остановился, и пару мгновений парни молча смотрели друг другу в глаза. Аин, идущая в противоположную сторону, заметила их встречу и чуть притормозила на другом конце коридора, слегка обернувшись.
Тихий уже опустил голову, готовый мирно разойтись, но Эльмар нарочно толкнул его плечом, когда Имран проходил мимо. Последний цыкнул и негромко выдохнул, разворачиваясь и оглядываясь на «Кальмара», который теперь стоял на несколько ступеней ниже.
Бастард усмехнулся и кивнул на руку наследника, совсем как это недавно сделал Саграфт.
- Слышал, у вас украли отцовский перстень, Имран-бай? – деловито поинтересовался Грозный, специально делая акцент на уважительное обращение. – Как символично.
Тихий на мгновение сжал губы, а после взглядом скользнул вниз, отмечая бинты под полупрозрачной туникой Эльмара: те приходились аккурат на паховую зону, и Имран вспомнил, как служанки шептались о неудавшемся поединке парня накануне вечером.
Кивнув в ответ на эти бинты, маг тихо ответил, намекая на место их расположения:
- Не менее символично.
Грозный сначала нахмурился, не поняв. Осознание и негодование пришли уже тогда, когда Тихий скрылся на следующем этаже.
Все пошло по уже привычной схеме: замок, занавески, одна свеча у постели и тень балдахина. Воровато оглянувшись, словно в покоях был кто-то кроме него, Имран вытащил из тайника в изголовье дневник. Пододвинув к себе вазочку с инжиром и финиками, Тихий раскрыл обложку и пару мгновений смотрел на первую страницу, как делал каждый раз, словно бы на ней крылась разгадка непонятных схем в середине дневника, однако ответ не находился, и парень, вздыхая, перелистывал дальше. Он решил заглянуть в конец, открыв последние страницы, чуть волнистые и ломкие. Остановившись на одной из них, чей разворот покрывало выцветшее розовое пятно от разлитого вина, Имран приставил пальцы к верхним строкам.
«…в его черной, как уголь, и лысой, как младенческая задница, голове, кроется изощренная форма садизма. Он воистину отвратительный, и пускай сей эпитет я употребляю почти к каждому, Данав заслуживает отдельного места в моем длинном списке ненавистного. Иногда он словно нарочно ловит мой взгляд, и тогда, как по мановению волшебной палочки, на моем лице селится раздражение. Удивительная способность! Хочу грешным делом признаться – ведь бумага стерпит всякое – иногда я боюсь: боюсь, что меня используют, как первопроходца. Словно в пруд к пираньям пустили кого не жалко, и вот они ждут, выплыву ли я на том конце, чтобы лишь после проплыть по уже проложенной дорожке. Тогда, если честно, мне даже немного хочется кончить плохо: то будет будто шлепок по морде и ему, и Беспокойной».
Следом текст обрывался, и несколько строк оставались пустыми. Жуя финик, медленно от погруженности в чтение, Имран опустил взгляд ниже.
«Омуэ! Я разлил его!.. – следом была еще одна пауза, наполненная попытками начать писать дальше, но каждая из них рьяно перечеркивалась жирными чернилами. – Но, если говорить о моей кончине… я бы хотел владеть тем ледяным спокойствием, с каким дагларские старики рассуждают о скорой смерти, однако чем больше я об этом думаю, тем сильнее дрожит перо, а на бумагу пытаются пролиться колкости, еще злее и обиднее, чем те, что я изливаю обычно. Артикус невыносим, но, потопи его Ниру, иногда говорит столь правдивые вещи, что у меня стынет кровь. Он был прав, упрекнув меня в моей болтливости: чем больше я говорю, тем теснее удавка на моей шее. Думают, я не понимаю, к чему все идет? О, я понимаю».
Тихий вдруг почувствовал неясную грусть, словно передавшуюся ему от строк – почерк в последних словах стал ниже и размашистее, а в конце не стояло точки, лишь небольшая клякса от чернил: автор просто отложил перо, и Имран подумал, что тот еще долго сидел над страницей, перечитывая только что написанное. Но чуть ниже текст продолжался, однако уже совсем не напоминал былой стройный ряд, более походя на оборванные записки.
«Я переживу, растаскай они все мои вещи: переживу, если в мои любимые тапочки всунет свои волосатые ноги сам Алриан, честно, на том свете мне будет уже все равно, кто спит в моей пижаме и кто чистит мой фарфор… но по одному я буду тосковать точно, если мертвецы вообще могут тосковать».
Тихий беспокойно покусал губу, перестав складывать в рот фрукты. На него вдруг нахлынуло осознание: хозяина дневника уже нет на свете, и от этого вдруг сделалось так странно и немного тоскливо, что на мгновение Имран даже перестал читать, просто смотря перед собой.
«Мне плевать, пусть глаза Фимо хоть выкатятся, когда он начинает их закатывать: я нежно люблю мой уголек, он несуразен, вреден и бесполезен, но он столь мне мил, что я готов махнуть рукой на стихию, которой тот ежедневно портит мой дом, поджигая библиотеку и плавя воск в свечах. Я не помню, когда в последний раз видел океан, не помню, когда в последний раз наслаждался нируанской кухней… он зовет меня неправильной рыбой, пригревшей на груди огонь, и тогда Байрах поджигает его пижонское трико».
- Байрах, - повторил задумчиво Имран, вспоминая другие упоминания этого имени в дневнике. Остаток дня он провел именно за этим занятием: пролистывая страницу за страницей, он искал про Бааха и вчитывался. Имя часто соседствовало с ласковым «мой уголек», и тогда Тихий непонимающе хмурился, ибо никак не мог понять, о чем ведется речь.

Пока происходила вся перепалка, Сагира бросала взгляды на мужчин лишь изредка, прикрывая губы рукавом, пряча тем самым насмешливую улыбку. Внимательно вслушиваясь в каждое слово и интонацию, Вольная разглядывала нируанскую вышивку на гобелене, изредка касаясь изящных серебряных стежков. Когда Оникс ушел, женщина развернулась и лукаво посмотрела на Шеора.
- Готовка? Неужели суровый дияр увлечен кулинарией? Никогда бы не подумала, - приподняв с хитринкой бровь, она вновь отвернулась, продолжая по-хозяйски исследовать кабинет. Ощущая вседозволенность, какой у нее, несмотря на положение, никогда не было во дворце, Вольная испытывала почти детское любопытство: она касалось всего, на что падал взгляд, и неосознанно стала тихо мычать старую южную песенку, чей навязчивый мотив постоянно напевала Алика, тем самым заражая подругу и, вообще, всех вокруг. – Мне нравится этот мальчик. Подобные ему, приезжающие издалека, не дают этому городу зачахнуть в неподвижной жаре.

Сагира взглянула на него удивленно, мгновение промолчав в полном изумлении.
- Подрался? С Имраном? – повторила она со странным выражением. «Имран подрался» звучало как «Аин согласилась, не став спорить» - словом, не было похоже на реальность. Вольная хорошо знала Аин, но в делах, касающихся сына, часто приходила в растерянность: ей ужасно претил тот факт, что она не знает, чем и как живет Тихий в Танаале, и ей, как матери, было неприятно осознавать пробел в понимании собственного ребенка. Женщина, совладав с удивлением, посмотрела на дверь, за которой скрылся Оникс, словно бы по-прежнему могла увидеть его там. – Знаешь, да… Пускай его немножко попинают. И позови на это представление Имрана: быть может, ему осталось, что сказать. Ибо, похоже, перстень – тоже дело рук чудесно полезного мальчика? – она усмехнулась. Дождь тем временем медленно сходил на нет, и переставало быть столь шумно.

«У тебя».
Ощутив спиной торс мужчины, женщина замерла, как и ее пальцы. Руки, накрывшие ее ладони, были награждены непонимающим взглядом, а после она повернула голову, натыкаясь на его лицо. Сагира уже открыла рот, собираясь ответить, как в дверь постучали.
- Шеор-бай, я принес обед.
Вольная кашлянула и ловко выскользнула из объятий дияра, оставляя ему ножны. Она поправила платье и встряхнула кудри, после чего, погладив смуглые щеки, сказала:
- Кажется, я передумала. Надеюсь… вы простите мне это, Шеор-бай? – вежливо поклонившись мужчине, она быстро зашагала к выходу. – Пожалуйста, исполните свое обещание и переговорите с Кайрат-баем. Я очень надеюсь на вас и вашу поддержку. Она мне необходима… как и вы, - сказав это, глядя ему в глаза, Сагира открыла дверь и, легко минуя опешившего слугу, покинула кабинет.

- То же мне, нашли дурочку. Неужели она действительно подумала, что я не отличу иллюзию от неё родной? Нет, ты представляешь, Ссаар?! А Руах ей подыграл. Сса урр!
Лирель раздражённо ворча, вела своего питомца под уздцы прочь из города. Они уже пересекли Центральный район и свернули к внешним границам. В Баар-Шане почти не было улиц неухоженных. Все выглядели одинаково величественно и опрятно, но ближе к границе с Самагом те становились уже и запылённее - то жили простые жители: торговцы, ремесленники, проезжающие путники. Здесь, выложенные закалённым драконьим пламенем вермитом дороги обрывались. Теперь то уж Бархат стало ясно, откуда взялась эта особенность улиц в городе магов. Да и вообще многое вставало на свои места. В ухо пронзительно крикнул сокол, восседающий на плече и мардийка резко остановилась, зажав оглушённое ухо.
- Совсем с пятила что ли, птица?! Ух...- блондинка потёрла ухо, но причитать перестала, резко свернув с главной улицы. Тут было где развернуться былым навыкам. Девушка ловко петляя между домами, довольно быстро вывернула на окраину к южным воротам. Там, довольный варан издал горловое рычание-шипение и наездница, заняв своё место пару раз хлопнула его пятками по бокам. Сокол взмыл в небо, послушно летя вслед за иллюзионисткой.
Путь их занял пару часов. Ссаар резвился в песках, но верно вёз хозяйку к небольшому оазису, облюбованному ими несколько месяцев назад. Тут зверь спокойно мог погреться на солнце, пока Бархат наслаждались прохладой небольшого водного источника в одиночестве. Прогулки с Ссааром девушка всегда проводила одна - Асана наотрез отказалась выгуливать садового вредителя, но Бархат на удивление совсем не расстроилась.
- Всё, отдыхай Ссаар, - воровка быстро стащила с преданного друга седло и сумку. - На птицу охотиться нельзя!
Варан на мгновение замер, пошевеливая языком, а после отправился в обратную от летающего завтрака сторону. Лирель тоже зачем-то глянула на птицу, затем на город, виднеющийся в дали и, подхватив пожитки, отошла в тень. Там уже стоял приспособленный довольно гладкий камень, на котором в течение пары минут появились чернильница с пером и лист бумаги. Мягкий кончик письменной принадлежности уткнулся в губы.
- Гм...С чего бы начать...
Научиться виртуозно воровать - легко, научить другого - раз плюнуть, суметь создать реалистичную иллюзию - да пожалуйста, а вот написать письмо...Буквы ложились медленно, бережно, как в школе, вытекая из-под пера чуть неровными изгибами в самом начале и вполне сносными в его окончании. Написание писем стало отдельным ритуалом, на который у Бархат могло уходить по несколько часов, а то и целый день, но мардийка всё равно продолжала их писать своему единственному другу, оставшемуся в Сэх-Ре. Беспокойная нередко предлагала помощь, наблюдая за тем, как подопечная изводит бумагу, то посадив кляксу, то смазав букву, но Бархат отказывалась и продолжала. В этом была вся воровка с Муссана - трусишка, но упёртая до мозга костей. Также она изучала дагларский, также училась иллюзиям и также своровала сердце самой знаменитой иллюзионистки.
- Готово, - наконец победоносно изрекла девушка, глядя на письмо в руках. Лёгкий свист призвал задремавшего на дереве посланника; Ссаар оживился, лениво подползая к хозяйке. Последняя наскоро скрутила подсохшие письмена и обернула грубой кожаной верёвкой.
- Лети к хозяину.
Птица вскрикнула, взмывая с руки, и Ссаар облизнулся, склонив голову к хозяйке. Бархат ласково похлопала ящера по морде и поднесла руку к глазам, чтобы наблюдать за быстро удаляющимся соколом.
- Поехали домой, Ссаар.