"Напиши второй поющей"/ГОЛОСОВАНИЕ ПРОЗА

участник x - 3 балла
участник у - 2 балла
участник z - 1 балл

Помню, однажды, стою в наряде, охраняю объект. Вдруг слышу откуда-то справа речь немецкая.
- Стой! Стрелять буду! – сразу умолкли. Иду в ту сторону, а речь уже откуда-то слева слышится.  «Окружают!»
- Hand a hoh! – делаю предупредительный выстрел. Снова тишина. На стрельбу старшина с Фёдором пришли. 
- Почему стреляете? – я рассказываю мол так и так, речь немецкая, а никого не видно.  Неожиданно снова тот же голос, на этот раз недовольный такой и снова, с другой стороны.
- Просит что-то… Не разобрать толком, акцент какой-то странный. – Фёдор у нас лучше всех понимал немецкий.
- Может ранен?
- Это мы сейчас узнаем.
Подходим ближе – никого. А речь немецкая снова в том месте, где мы стояли.
- Мда, задачка. - почесал голову старшина.
Неожиданно грохот раздался.Прибегаем - снова никого.
Вдруг опять слышим: Ahtung! Ahtung! Орёт тот же голос. Никого нет, только видим, наш кот в зубах птичку держит. Это и был наш "немецкий лазутчик".

Девушка с улыбкой сунула руку в почтовый ящик. Да! Долгожданное, пыльное и грязное… оно все же пришло…
Аккуратно развернув треугольник, она снова не сдержала улыбки. С первого взгляда можно сказать, что это не просто клочок бумаги, исписанный простым карандашом, пропахший соляркой с мерзким привкусом пороха. Нет. Она словно держала на руках свое дитя, бережно, нежно, трепетно. Её пальцы дрожали, губы поджались в предвкушении.
~ Привет, Настасьюшка.
Как нежно было твое последнее письмо! Как мы и договаривались, я сразу же пишу тебе ответ. Твои глаза смотрят на меня с фотографии, сделанной у нас в саду, помнишь? Ты в любимом белом платье, и я в командирском мундире...
Я рад сообщить тебе, что мы наступили на горло поганой твари, топтавшей русскую землю, выедавшей русский хлеб и уводящей в плен русских детей! Мы смогли, мы пробились, мы победили! Наш батальон захватил важный немецкий пост и лишил противника связи с основными силами. Мой взвод пьет самогон и бьет хваленое фашистское пиво, покуривая закрутку и сжигая немецкие флаги. Их тут понатыкано, как нерезаных собак. Посреди всего этого буйства, я не нахожу покоя, потому что мое сердце тоскует по тебе… Моя голубка, дождись меня. Вскоре после прибытия военной колонны, нас отпустят домой. Я вкладываю в это письмо всю свою любовь к тебе. Война закончилась… Знаешь, я многое повидал здесь, на фронте… И рад, что тебя не взяли. Пусть ты и тяжко трудишься в тылу не покладая рук, это в десятки раз лучше, чем позволять своему оружию забирать чужие жизни. И не важно чьи. Я рад, что ты не стала убийцей.
Настасьюшка! Я клянусь, когда приеду, мы с тобой уедем в путешествие на старой папиной бричке. Прости, что так мало тебе написал, у меня нет времени, нужно разнимать бушующих рядовых, ибо от этого места и камня на камне не останется. Я бережно сворачиваю каждое твое письмо и кладу во внутренний карман мундира. Солнышко мое белобрысое, я так отчаянно хочу тебя увидеть. Настенька, ты все, что мне нужно в этой жизни. Пожалуйста, не пиши мне ответ. Я очень скоро приеду сам!
Всегда твой и любимый Романов.
Тут такой ад творился, ты б видела! Сейчас сниму ремень и буду наказывать повстанцев. Не успел отнести письмо почтальону, так что буду ждать следующего, скорей всего до завтра. Я не сказал, что люблю тебя. Надеюсь, ты снимаешь моё кольцо на ночь, металлы плохо действуют на организм. И хорошо кушай, говорят, в тылу неплохо кормят. И еще я отобрал у гнусавого гитариста инструмент, настроил - чудесная гитара! И нашел тебе настоящую, немецкую скрипку. Хоть что-то поганое должно послужить во благо Родине. Настасьюшка. Я люблю тебя.
Романов. ~

От счастья из глаз девушки брызнули слезы. Она прижала письмо к груди и принялась кружиться и подпрыгивать. Её выгоревшие, почти белые волосы, заплетенные в две упругие косы, извивались в такт её грациозным движениям. Наконец-то… война закончилась, закончились её страдания… белокурая девушка выбежала на улицу, размахивая листком в клеточку. Кто сможет описать восторг любящей души, скованной тисками военного времени, голодом и тяжкими работами в тылу? Да, только тот, кто на своей шкуре ощутил все тяготы войны. Но война закончилась, и на небе разошлись тучи. Словно благословляя человечество, солнце распростерло свои лучи над израненой планетой. Вороны молча клевали свою пищу, лисицы медленно и лениво обнюхивали мертвых. И под сияющими лучами эта картина казалась немыслимой…
Через четыре дня в почтовом ящике снова появилось письмо.
Настасья влетела в дом, размахивая новым треугольником. Домашние радостно переглянулись, терпеливо ожидая, когда девушка вскроет конверт. Мягко шурхнув на пол, из рук выпал еще один квадратный листочек. Бросив на него быстрый взгляд, девушка обмерла. Перепуганные дети затихли, а мать поднялась из-за стола. Только не снова... Только не это… Настя боялась пошевелиться, забыв о том, что надо дышать. Ей казалось, что она умрет, если шевельнется, а листочек так и будет лежать на полу, покрытый пороховым пеплом с отчетливо видневшейся пропечатанной датой и инициалами… Беда пришла в этот счастливый дом неожиданно. Не стучась, вошла в двери и тихо шуршнула на пол вместе с похоронкой…



Спустя десять лет, на братскую могилу возложила букет цветов высокая, стройная блондинка. Её белые одежды никак не вязались с царящей здесь мрачной тишиной и тяжелыми мраморными плитами, испрещенными именами тех, кто отдал свои жизни, защищая стратегически важную высоту, даже не указанную в школьных учебниках истории… Женщина поправила большую белую шаль, накинутую на плечи и прикоснулась к одной из плит, нашарив рукой имя. Аркадий Ларионович Романов.
Не пряча слез, женщина опустилась на корточки.
~Наконец-то я нашла в себе силы прийти сюда. Ну здравствуй, Каденька...~
Её трясущиеся руки было видно издалека. Она не могла остановится, рыдания сотрясали её тело, шаль медленно поползла с плеч. Внезапный порыв ветра и резкое зловоние пороха заставили её поднять лицо. Женщина изумленно разглядывала рвущиеся из-под земли языки пламени, кое-где вспахивающие землю разрывные гранаты. Вдруг картина стихла, и в уши ударила оглушающая тишина… одинокий флагшток, стоящий над окружающим его полем, словно жуткий часовой, и огонь, доедающий свою пищу. Женщине показалось, будто неподалеку, в тени большого дымящегося скелета Т-34, кто-то наблюдает за ней. От него веяло такой родной болью, таким знакомым образом. Но нет, это все разыгралось её воображение. Ей так сильно хочется вернуть назад эти долгие десять лет, и все же написать ответное письмо… Разрушенный мир померк перед её глазами так же, как и появился, оставляя после себя чувство недосказанности и неопределенности. Женщина покрутила на безымянном пальце простое металлическое кольцо, не замечая, что посередине горящего месива стояла фигура. Человек в засаленном мундире, закоптелым лицом и огромной дырой в груди нежно сжал кусок обгоревшей бумаги и улыбнулся, медленно уходя в тень танка.
~ Я привык быть призраком прошлого, а ты живи, у тебя впереди много хороших моментов… Я бы все отдал, за малейшую возможность встретится с тобой… пусть и с того света. И вот ты здесь. Стоит ли мне благодарить Провидение? Или стоит насытится твоим образом, одиноко белеющим над долиной смерти? ~
Дрожащими руками женщина вытащила из кармана сложенную в несколько раз бумажку, местами затертую до дыр с почти выгоревшими чернилами. Грудь снова сдавили рыдания, и она закрыла рот рукой, словно стараясь запереть рвущиеся наружу слезы.
~ В этом письме, дорогая Настасьюшка, я хочу выразить все свои чувства к тебе… я не знаю, с чего вдруг меня черт дернул, но обещаю, это последнее моё письмо к тебе. Я так рад, что больше не придется мучительно выжидать, приставая к каждому приходящему почтальону, чтобы увидеть очередной холщовый конвертик, написанный твоим круглым почерком. Не измерить глубину любви к тебе, подруга юности моей, фронтовой… Ты каждый день занимала мои мысли, я не мог не думать о твоем лице, о глазах и губах, белобрысый мой ангел. Я проходил каждый шаг, зная, что частичка твоей души вложена в эти сапоги, частичка твоего пота пропитала эту плащ-палатку, частица твоей крови омыла каждый патрон моего оружия. Я старался не шаркать по дороге, чтобы не сильно стирать подошву, над которой, возможно, трудились твои руки… Я бы расцеловал твои ноги ,стоя перед тобой на коленях… Я хочу снова увидеть в твоих глазах тот свет, который увидел в первый раз, тогда в березняках. Ты помнишь, Настасьюшка, наши березняки? Тихий ручей, наглых уток и гогочущую детвору? Я знаю, что ты читаешь это письмо и плачешь, моя Соломушка… Жаль, что я не смогу их утереть. Слова вырвались случайно, я сам не понимал, что пишу. Конечно же я высушу твои слезы ,когда пройдет немного времени… Дождись меня, милая Настасьюшка! Завтра мы будем отправляться в далекий путь домой. Сшей для меня белую рубаху, если найдешь время…
Навечно твой и любящий Аркадий Романов. ~
Он так и не приехал… Анастасия получила его последнее письмо вместе с маленьким черным квадратиком - похоронкой… Они погибли, нарвавшись на минное поле, установленное засадой противника. Никто не ждал, никто не верил, никто не выжил. Цепная реакция мин завершилась вместе с жизнями тысяч людей. Огромные полыхающие танки смачно дымились, словно помогая душам заживо сгоревших солдат подняться в небеса. На горизонте всплывало красное солнце, заливая зловещим светом армию обычно крикливых ворон, сейчас в полном молчании поедающих ужасную пищу.
Женщина накинула на голову шаль и, вытерев слезы тыльной стороной ладони, молча бросила взгляд на поле. Одинокий куст тихо шевелился, обдуваемый ветерком. Да, ей все привиделось. Подошедший мужчина ласково обнял её за плечи и притянул к себе. Они ушли, оставив после себя тонкий, еле уловимым аромат светлой печали. Одинокая фигура растаяла в вечернем тумане вместе с отголосками давно минувших дней. Он дождался, и теперь может спокойно уйти… зная, что его любимая в надежных руках.
Мужчина оглянулся, почувствовав в дуновении ветерка знакомое прикосновение. Они давно оплакали его. Да, больше призраки прошлого не будут их беспокоить… металлическое кольцо, одиноко лежащее на мраморной плите вместе с белой рубахой, тихонько напевало прощальную песнь над местом последнего пристанища батальона.

- А расскажите что-нибудь.
Усталые мужчины ежились в плотные шинели и дули на холодные пальцы. По кругу начали передавать горячий большой чайник, и люди протягивали свои стаканы за желанным напитком. Многие оглянулись на говорящего молодого парня, глаза которого блекло сияли в спускавшихся сумерках. Сегодня отшумел еще один день, и пока выдалось свободное время, он хотел не думать о войне, нависшей над ними. Время шло слишком быстро, как будто подгоняя естественное течение жизни.
- Рассказать?.. –мужчина смущенно почесал затылок и осторожно обвел всех взглядом. – Что же именно вы хотите услышать?
- Что угодно, только доброе. Заполни эту тишину, пожалуйста, своим звонким голосом, - послышалось с противоположной стороны своеобразного круга.
- Тогда слушайте. Был у нас в селе один парень, Илюшей звали. Каждое утро мы просыпались от игры его гармошки. И звук у нее был другой: не такой резкий и противный, понимаете? Музыка и в самом деле лилась из этой маленькой гармошки, она прямо у меня в руке помещалась. Мне иногда кажется, что я ее и сейчас временами слышу.
Рассказчик замолчал, и все вдруг и вправду услышали тихую, но такую родную мелодию где-то вдали. Некоторые закрыли глаза и тихо улыбались, чуть покачиваясь в такт. Немного грустно улыбаясь, мужчина решил продолжить:
- Вот и был Илюша у нас кем-то вроде петуха – всех с утра будил. У него были такие голубые-голубые глаза, как чистое небушко, и соломенные волосы, которые он постоянно трепал; наверное, все девушки в нашем селе его любили. Да и парнем он был работящим: и с домом нашим старушкам поможет, и за скотинкой посмотрит, да и детей на него оставить можно было. В общем, хороший парниша, добрый. Из родственников у него только сестренка младшенькая осталась, Катенька – родителей в свое время репрессировали, а остальные все без вести пропали. Илюше лет 20 было, молодой парень, самое время невесту искать. Вот только ни о ком, кроме Катеньки, он думать не мог – толи ответственность перед родителями чувствовал, толи просто о ней заботился, но на все приглашения он отвечал мягким отказом.
И не возлюбили за это Катеньку почти все девки на селе. Мы-то, люди взрослые, понимали его и всячески поддерживали. Но ведь девичий ум как только ревность закроет, так все, пиши пропало: все правильное и разумное из головушки-то и вылетит. Захотели они проучить бедную девочку, чтобы Илюша так с ней не возился. Кате тогда лет 6 было, ну что может ребенок понимать-то во взрослых отношениях? Приманили девки ее к себе игрушкой яркой да увели играть в лес. Не очень от села далеко, но, чтобы выйти оттуда, надо было через бурелом пройти, а для маленькой девочки это очень сложно. Вот одни с ней там играли, а другие к Илюше пошли и стали чары свои женские применять: так встанут, тут головку положат, в дом заведут, напоят, накормят, уболтают, а к сестренке своей не пускаю. Бедный парень всячески от них сбежать пытался, да все бестолку –держали они его там, как клещами.
Ближе к вечеру вырваться ему все-таки удалось, да только никого он дома не нашел. Ой, знали бы вы, что там потом было! Он такое этим девкам устроил, что они к нему и вовсе подходить перестали. Потом им еще и от родителей досталось, и ходили они перед Илюшей извинятся еще очень долго, вот только Катеньку все равно не полюбили. В конце концов не выдержали они вдвоем и переехали в соседний город. Там, я слышал, он и женился, да и Кате уже лет 12, наверное. Красавицей стала…
Мужчина вдруг резко замолчал, и многие недоуменно перевели на него взгляд. Те, кто сидел поближе, заметили соленые капельки на дне уставших глаз. Рассказчик судорожно втянул в себя морозный воздух и взглянул в темное небо, которое раскинулось над лесом. Он скучал, очень скучал по этому работящему Илюше, доброй Катеньке и глупым девкам. Он так хотел туда вернуться, в тот 1935.

Здравствуй папка. Как ты там? Бей врага, папка, бей со страшной силой, а мы тебя все ждем. Кланяются тебе Васька-косой,дед Федор, баба Нюра, и Светка, и Танька Малая.      
Мамка нынче совсем плохая стала, так что ты воюй поскорее. Руки у нее дрожат сильно, ложку, и ту кулаком держит, а чтоб зашить чего, так это Танька делает. Мамка говорит, усталость, она в руках собирается. Потому, как мерин колхозный животом совсем слабый стал -плуг не тащит, только скребет по земле еле-еле. Так ему все бабы помогали, а нас, ребят, не пустили. Дед Федор клюкой на меня замахнулся. «Кыш»,- говорит, - «отсюдова, Юрка, вы»,- говорит, - «будущее наше. Не для того батька на фронт ушел, чтобы ты за сохой надорвался, не дорос еще». Деда председатель тоже ругал. Он его за ребятишками следить отрядил, чтобы вроде надзор за мелкими был. А то Таньке нашей или Светке дай волю, так потом и вовек не сыщешь, куда залезут по глупости сопливой. Дед с председателем три дня не разговаривал. Заговорил, только когда тот извинился.
«Прости, Федор Никитич, что со счетов тебя списал,ты не серчай. Это я по дурости. Не со зла.»
Дед ему руку пожал, и чаем угостил крапивным. «Дураки вы, Юрики», - ответил, - «а на дураков сердиться не можно».      
Полгода назад летал фашист над селом бомбы бросал, много людей побило и внука дедова осколком прошило. Он убивался вначале, дед – то, не знал, как в глаза дочке смотреть, когда та с фронта вернется, что внука не сберег. А потом затих, только дома не сидит совсем. Ему соседи угол у себя отвели, а дед все по селу бродит. Где с дитем посидит, где поможет чего. И всех ребят Юрками называть стал.      
А бабка Агафья, та что поросятами торговала, ее еще мамка называла капиталистическим элементом, померла. Немцы с самолета зажигалку сбросили, так в ее дом попало. Агафья было выскочила, и соседи уже сбежались, ведра стали тащить, и тут вдруг бабка как заголосит, как бросится назад. Схватить хотели – не успели. А она вопит: «Дите, дите забыла». И в дом назад кинулась. Дед только руками всплеснул. А тут крыша стала трещать, прогибаться. Агафью то, когда вытащили, у нее волосы обгорели, даже бровей не было, и сама стонет, а к груди сверток прижимает. А потом как затрясется, ноги у нее подкосились, и на землю она рухнула. Ее к председателю в хату отнесли, и к вечеру померла она уже. А женщины все тогда, кто рядом был, к свертку-то бросились - дите спасать. Мамка первая схватила, тряпку отводит, а там вместо дитяти картина какая-то,желтым вымазанная. И женщина на ней печальная с младенчиком на руках. Плакала в тот вечер мамка. Ругается и плачет. И к Агафье сходила, рядом сидела, только помочь ей было нечем. А картину в доме над столом повесила.
Председатель хмурился, когда увидел. «Образованная ты женщина, Ольга, а вантикоммунистическую религию пустилась – не порядок». Но мамка не сняла, тряпочкой протирает.
Так что приезжай папка скорее. Береги себя и пиши. Мы твои письма всем селом читаем.
Твой сын Колька.