Конкурс прозы "Хватит это терпеть". Голосование.

Сон цветущей вишни

Кунге снилось, что он – взрослый мужчина. Деревянная рукоять боевого топора была чёрной и скользкой от крови. Мыщцы дрожали всё сильнее после каждого удара, а вместо уверенных приказов из горла выходил хрип. Когда главные ворота обрушились под ударами тарана, в Кунге тоже что-то надломилось. Он снова и снова думал о потайном ходе в конюшнях – скоро весь город превратится в клокочущий ад. Его не хватятся. Какой позор придётся пережить, если он останется? Ноги сами принесли Кунгу в конюшни. Он уже ощупывал скрытую крышку люка, когда кто-то окликнул его. Конюший переводил недоумевающий взгляд с тайного хода на Кунгу, но через пару мгновений он всё понял, и презрительная усмешка расползлась на лице. Она обожгла Кунгу сильнее кипящего масла. Замах дался ему пугающе легко; топор раскроил конюшего от правого плеча до самого сердца.
Город занялся пламенем за спиной Кунги, но он видел только выражение отвращения в стекленеющих глазах убитого.

Мальчик вздрогнул и проснулся. Миска, стоявшая у изголовья циновки, чуть не опрокинулась, но Кунга успел удержать её, так что ни одна капля ледяной воды не пролилась.

– Что приснилось? – обратился к нему мальчишка, натягивающий рясу. Его звали Лхамо. Кунге же одеяние послушника не полагалось: в чём пришёл в монастырь, в том и спал. Он провёл пальцами по глазам – казалось, что ночные видения всё ещё витают под веками. Этот сон снился ему часто.

– Да так… Ничего.

– Из ничего хорошее Подношение не приготовишь. Вот я во сне таскал тигра за усы. Огромного тигра! Пока он не согласился меня покатать. Вкусный сон будет, – со знанием дела заключил Лхамо.

Кунга смотрел на свою миску. Тёмная, с маслянистым отблеском вода не отражала его лица.

– А если сон окажется невкусным?

– Божества не отказываются от снов ворюг и убийц. Твой сон что, хуже? – Лхамо завязал сандалии непослушными от холода пальцами и взял собственную миску с водой. – Пошли на кухню, там уже разогрели печи.

Бледное утреннее солнце коснулось горных вершин и разлилось оранжевым, розовым, красным. Покрытые инеем крыши монастыря блестели, будто убранные серебром. Захватчики не дошли сюда: горы укрывали монастырь меж складок каменных юбок так, как мать бы прятала дитя. Кунга добрался до обители чудом, примыкая то к одной группе путешественников, то к другой, стремясь оставить разорённые войной провинции позади. У него не было места, которое он мог бы назвать домом, и не было людей, которых бы он мог считать семьёй, но в этих стенах ему дышалось легко.

За исключением, правда, монастырской кухни. Сейчас в ней стоял такой дым и чад, что у мальчишек выступили слёзы на глазах, как только они туда зашли. Под пристальным взглядом настоятеля Лхамо зачерпнул ячменной муки из массивного ларя.

– Будем готовить лепёшки! – объявил он. – Это просто и сытно. Повторяй за мной! – Лхамо был младше Кунги, и покровительственный тон доставлял ему большое удовольствие. – Воду не расплескал? Соль взял?

В миску с водой Лхамо добавил ячменную муку и пару щепоток соли, которую подал Кунга. Размешивая, юный повар начал объяснять:

– За ночь в воде настоялся твой сон. Для Божества – это самый ценный подарок, потому что он идёт не отсюда, – Лхамо постучал измазанным в тесте пальцем по лбу, – а отсюда. – его рука переместилась к солнечному сплетению. – За деньги сон не купишь, во сне не соврёшь. Из этой воды ты сам должен приготовить блюдо и преподнести Божеству. Каждый человек обязан хотя бы раз в две луны сделать Подношение, чтобы высшие силы за ним присматривали.

Кунга месил тесто молча, но при этих словах покачал головой:

– В моих родных местах Святилища заброшены. Захватчики сожгли всё, что походило на храм.

– А монахи? – упавшим голосом спросил Лхамо. – Они не смогли ничего защитить?

Кунга вспомнил обугленные остовы тел, всё ещё обнимавших мёртвые Святыни.

– Нет.

Когда лепёшки подогрелись на листе раскалённого железа, Лхамо дал сигнал поставить их в печь. Кунга во все глаза смотрел, как его Подношение начало надуваться, как шар, от горячего воздуха. «Там, внутри – мой сон, – думал мальчик. – Какой у него будет вкус?»

Поток желающих получить толкование снов струился ровной, хоть и тоненькой, лентой. Внутренний двор по случаю праздника был чисто выметен, но и только. Лхамо сказал, что Святилище не нуждается в лишних украшениях – и вскоре Кунга понял, почему.

Хотя до весны было ещё далеко, вишня цвела ослепительным белым облаком. Ствол и ветви атласно, гладко рдели среди листьев, длинных и узких, как наконечник копья. Там и здесь кора дерева отслаивалась дымчато-розовыми завитками, открывая взгляду свежий оттенок багрянца. Запах стоял упоительный: горный воздух смешивался с нежным ароматом белых цветов. Между корней в церемониальной позе сидел дух Священного дерева, принявший облик молодого мужчины.

Одет он был просто, но чисто – светлые складки рясы подчёркивали гибкость и статность его фигуры; спокойная улыбка освещала лицо. Мальчики встали в хвост очереди, но даже оттуда было видно, что дух вишни искренне рад каждому паломнику. Почтительно принимая крошащийся хлеб, чашку наваристого супа или горячий чай с маслом и солью из рук верующих, дух вишни отведывал кушанье, затем закрывал глаза. Через пару мгновений уже был готов совет, слова утешения или ободрения – а порой и порицания. Крестьянам он рассказывал, где заблудилась корова и чем болеют дети, монахам монастыря подсказывал сутру, которая успокоит душу, а тем паломникам, что бежали от войны, передавал вести о родных.

Очередь мальчиков подходила ближе и ближе, а количество Подношений на низких столиках, которые монахи вынесли из трапезной, всё увеличивалось. Большой казан с ароматным рисом окончательно вывел Кунгу из себя.

– На всю эту еду можно месяц кормить целую деревню. Люди отказывают себе в необходимом, а он всё не наестся! Сколько в него влезает? – мальчик слишком поздно понял, что он возмущается вслух.

Дух вишни подавился рисом. Закашлялся. Очередь дрогнула и распалась, открывая божественному взору малолетнего богохульника. Один Лхамо остался стоять рядом, выпучив глаза да раскрыв рот.

– Кха-кха… подойди, – всё ещё откашливаясь, сказал дух Священного дерева. На негнущихся ногах, чувствуя, как бешено стучит сердце, Кунга повиновался.

Кашель Божества постепенно перешёл в смех:

– Если ты будешь цвести, как я, четыре столетия напролёт, то и не такой аппетит заработаешь. Сколько тебе, юноша?

– Не знаю, – отвечал Кунга. – Но мне говорили, что я родился в год, когда пала столица.

– Значит, тринадцать. Желаешь ли ты сделать Подношение? Или в меня уже не влезет? – Божество улыбалось.

Кунга, сгорая от стыда, молча протянул ещё тёплую лепёшку. Этот дар казался мелким и невзрачным в руках духа Священного дерева. Он ел лепёшку не спеша; глаза под закрытыми веками метались, ресницы дрожали. Когда последний кусочек был съеден, дух вишни ласково посмотрел на Кунгу.

– Очень вкусно. Я буду рад ещё отведать твоих лепёшек.

Насколько медленно тянулась для мальчика эта небольшая, но напряжённая беседа, настолько быстро потом замелькали дни. Кунга испёк множество лепёшек для духа вишни, по одной на каждый сон. Божество задавало ему странные вопросы о человеке из видений, наподобие «Каким именем его называла мать?» и «Откуда у него шрам на виске?». Подумав, Кунга всегда мог найти ответ, и каждая деталь чужой жизни, как камень, брошенный в воду, надолго нарушала его покой. Погруженный в себя, Кунга едва замечал, что меняется не только он. Снег всё ещё лежал в верховьях гор, но воздух был полон обещанием весны.

Дух Священного дерева требовал от Кунги не только ответов на вопросы: он быстро выучил мальчика читать и засадил за книги из монастырской библиотеки. Чтение Кунге нравилось, чего нельзя было сказать о письме.

– Держи кисть ровно, не суетись. Смотри, вот так, – сказал дух вишни, и написал слово легко и изящно, как обычно. Но вдруг рука учителя дрогнула, и несколько капель туши испортили красивую линию.

– Почему твои пальцы так прозрачны? – заметил Кунга и в смятении посмотрел на духа вишни. – Откуда эти круги под глазами? Я… отравил тебя, да? Отравил снами о предательстве, о крови, о…

Учитель отложил кисть. Некоторое время был слышен лишь шёлковый шелест, с которым опадали белые лепестки.

– Помнишь ли ты, из чего была сделана рукоять твоего топора?

– Моего… Что?

Кунге не хватало воздуха. Он чувствовал, что в застоявшемся озерце его мыслей забил холодный ключ.

– Что было изображено на боевых знамёнах твоей армии? – снова спросил учитель.

– Сосновая… ветвь, – прошептал Кунга, дрожа с головы до ног. – Рукоять топора я сделал сам… из сосны.

– Ты не отравил меня, о Светлейший Император. Сосна отведала снов твоего предыдущего воплощения, а я отведал твоих. Таков порядок вещей.

– Я оставил столицу врагам… я сбежал, как последний трус, и убил человека, который стал свидетелем моего позора. – крупные слёзы катились по щекам Кунги. – Я не заслуживал нового перерождения.

– Да, ты убил невинного. А мало ли невинных ещё погибнет, пока ты будешь прятаться? Долго ли будешь бежать от самого себя? Подумай об этом.

Кунга подумал. Он почувствовал, когда пришло время, и в предрассветных сумерках добежал до внутреннего двора, даже не надев сандалий. Дух вишни слабо улыбнулся ученику.

– Знаешь… За долгую жизнь я пригубил множество видений – кошмарных, счастливых, мутных и ясных… но вечно цветущей вишне ничего не снится. Я рад… что теперь могу увидеть свой сон.

С отлетевшим дыханием Божества опали последние листья. Огненно-ярко разгорался рассвет, а решимость в Кунге крепла и пускала корни.

Ritratto di Monna Lisa del Giocondo

Монсеньор кардинал Луиджи д'Арагон, залюбовавшись работой о молодости святого Иоанна Крестителя, о чём-то вдохновенно говорил с почтенным мастером. Седобородый старец в согласии кивал головой, слушая его речь, довольный тем, что созданная им картина служит и для созерцания сердцем и для размышления ума. И мне бы, презренному, слушать речи мудрых и просвещённых, но я, как безусый юноша, так и остался стоять каменным столбом напротив портрета флорентийской дамы.

Она не сводила с меня своего лукавого взгляда и улыбалась неземной полуулыбкой то ли ангела, то ли простой женщины. Я как мог близко приблизился к портрету. Мне захотелось разрушить морок, увидеть не улыбку, а наложенные на холст краски. Захотелось разорвать видение сфумато. Согнувшись не то в поклоне, не то критическом скепсисе, я по-прежнему видел чувственность и гордость, скромность и кокетство. В жизни взгляд и улыбка дамы длились бы не более мгновения, а благодаря мастерству художника короткий миг теперь бесконечен. Словно это ты, а не она в лёгкой дымке, и не осталось ни на портрете, ни в мыслях твоих, ни одного резкого мазка, все они растворились в тончайших переходах от полутеней к полусвету. Я так и остался стоять, поражённый этим видением в полупоклоне.

- Совсем недавно её закончил, - сказал старец, который к моему стыду уже давно наблюдал за мной.
Смиренно наклонив голову, я слушал величайшего художника современности.
- Завершил ещё до того, как Бог парализовал мою праву руку, но что это было за испытание известно только мне. Меня преследовала сладострастная боль художника довести до конца то, что невозможно. В течение нескольких лет быть прикованным желанием и страстью, проклятием и чувственной обреченностью к объекту прекрасного.

Он говорил тихо, его слова были предназначены не мне, хоть я молчаливо и участвовал в этом диалоге.
- Ничего я так не хотел более, как создать живое лицо живого человека. – Он подошел ко мне вплотную, стараясь говорить ещё тише. – Не человека, но душу его я нарисовать хотел. Потому так яростно взялся за эту работу и так долго не мог отойти от неё. И только поняв, как немощно моё тело, я смог остановиться, смог вырвать портрет из вечного круга проклятья художника. Моё вдохновение, моё лицезрение, всё моё творчество в этом портрете, все мои слова, и штрихи, моё наследие, всё, что я оставлю. Она мой трактат.

Мастер устало облокотился на мою руку. После всех его слов мне захотелось подвести его к портрету. Он понял это и резко остановил меня.
- Нет, Антонио, - сказал он мне, - я закончил свой труд. Она была со мной во Флоренции и здесь в Кло-Люсе, она была со мной слишком долго. И вот, когда, наконец, завершил её, я могу остановиться, могу дожить век белесым старцем. Закончив её, я перестал быть художником.

Уже потом, поднимаясь по лестнице в замке Амбуаза, я понял, что не спросил, чей портрет видел в мастерской мастера. И ещё, не успев сформировать до конца свой вопрос, осознал, что это неважно. Перед моими глазами стояла её таинственная улыбка. Загадка, созданная мастером, загадка о величии искусства и о том, что познав его, мы можем выйти из вечного лабиринта сомнений и поисков истины добровольно, не отчаявшись, не говоря – хватит! И путеводной звездой будет она – его ma donna.

Я расскажу вам момент из жизни, когда я сказал себе: «Хватит это терпеть».Вы когда-нибудь ощущали пустоту в сердце? Когда даже самое необыденное становится обыденным. Будь то поход на хороший фильм, или интересная книга, которую вы прочитали сидя в метро. Я говорю про тот момент в жизни, когда вы просто планируете поход на природу с другом или навестить давно забытую могилу любимой кошки. Момент, когда вы понимаете, что ваша жизнь стоит на месте, ведь ничего интересного не происходит.
Вы всё планируете себе что-то на завтра. Возможно, вы, так же как и я, говорите себе: «Вот на этих выходных точно!», - но наступают выходные, и вы вновь все переносите. И в итоге, вы ничего не делаете. Вы просто забываете про это. Про то самое, что вы хотели совершить.
Нет ничего страшнее подобной ситуации.
Особенно тогда, когда вы понимаете, что ваша жизнь стоит на месте и вам не хватает какого-то толчка. Вы все ждете у моря погоды, а жизнь ведь идет своим ходом. И тогда вы начинаете беситься, много пить и возможно даже ругаться матом. Ведь все что вас окружает… грязь и мусор. И ведь это касается не только вашего внутреннего мира.
Если у вас такое было, то данная история для вас. Вероятно, это не поможет мне победить, но поможет достучаться до такого же циника, подтолкнет его вылезти из своей скорлупы и попробовать… хотя бы попробовать, начать жить.
Ко мне пришел такой момент, когда я открыл маленькую книжку в интернете. Она, как по мне, перевернула мое восприятие жизни, ведь там описывается то, чего страшится любой человек.
А человек всегда, в первую очередь, боится исчезнуть.
Я прочитал: «Наше путешествие на край исчезающего мира».
Данная книга является обычной web-новеллой, и по большей части в себе много смысла не несет. Но для меня именно она стала тем самым толчком…

Книга рассказывает про мир, в котором люди начали исчезать. Не умирать, а просто исчезать. Что самое забавное, во время исчезновения, даже самые простые болезни никуда не деваются. Герои так же могу простудиться или напиться старым виски, и страдать от похмелья на утро. Но это не меняет того факта, что ты все равно исчезнешь. Будь ты смертельно болен, ты просто перестанешь существовать. И герои данной книги не являются исключением.
Они простые школьники, которые по инерции посещают занятия. Но в итоге, они решили, что хватит это терпеть, раз им нечего терять, они решаются на путешествие по всему миру. Уж лучше провести остаток жизни весело, нежели просто оставаться „шлаком“, который все равно исчезнет однажды. Желание спонтанное, но подростки просто решили, что это нужно сделать. Они открыли пару секретов мира, где все люди просто исчезают. И первое что они поняли, что носители имеющие «имена», исчезают в первую очередь. Если учесть, что имя исчезает в первую очередь (даже из головы человека его носившего), то тоже касается и внешних носителей, вплоть до книг. Поэтому они решают, что просто не будут писать имена.
И тогда завели дневник. Писали они в дневнике каждый божий день. Чтобы что-то оставить после себя. Описывая свои приключения, они оставляли для других то, что можно назвать «Дневником жизни». Во время своего путешествия, герои повстречали множество людей и многому научились.
Но и сами школьники учили людей не сдаваться. Они стали символом простой мысли: «Даже если весь мир будет катиться в ад, все равно нельзя опускать руки. Нужно сражаться. Нужно искать радость в этом скучном и умирающем мире. Не жди, пока тебя толкнут. Жизнь очень коротка. Так оторвись же по полной!». Книга так и заканчивается.
Они просто продолжили путешествие, хоть и прошли кучу сложностей. А сколько всего они еще повстречают людей. Они понимают, что в итоге они тоже исчезнут, но они все равно стараются. И показывают нам это глазами двух школьников.

По прочтению, и я решил для себя, что и мне хватит это терпеть! И я начал стараться многое поменять в своей жизни. Я бросил свою работу, на которую убил годы, чтобы добиться должности и зарабатывать достаточно. Но в итоге я все бросил и полетел в Новосибирск и в Москву. Я прилетел домой, купил велосипед и совершил маленькое путешествие под дождем, километров так на 80. После него я сильно устал, но я все равно был очень доволен, ведь я просто ехал туда, куда глядели глаза. 80 км по лесным тропам, это совсем не много, но я раньше и подумать не мог, что смогу на такое решиться. Я почти не пью, пытаюсь бросить курить, вывести из своей речи мат.

А в будущем, я хочу совершить еще одно «Путешествие на край исчезающего мира».

Цукумогами

Безоблачной ночью луна особенно благосклонна, в ее лучах почерневший ствол старой сливы напоминал изысканную работу художника. Много лет назад молния расщепила ствол дерева, высохшие ветви спилили, и зимой оно казалось мертвым, но весна, словно выполняя давнее обещание, каждый год одаривала его нежными цветами.

Лунный свет отражала и чешуя серебряного карпа, служившего подставкой для кистей. Хозяин дал ему имя Кайго, но давно не использовал по назначению. Со временем многие вещи обретают духовную сущность и становятся цукумогами. Кайго уже забыл, что когда-то был принесен в дар художнику с пожеланием вдохновения. Пробудившаяся сущность могла читать мысли, искушать желаниями, любила лунные ночи, что позволяли сиять отраженным светом, она считала себя рыбой дракона и ждала подходящее тело. Завладеть телом человека просто - нужно лишь нанести рану. Самым ценным богатством для Кайго была красота, и он мечтал вселиться в тело красивого самурая, такого, как на работах художника. Но самурай для Кайго непременно должен быть богат и обладать властью. А потом, взбираясь вверх по реке, можно добраться и до тела сёгуна. Но в доме художника уже давно не было гостей.

Кайго любил ночь и ненавидел день за то, что приходилось терпеть прикосновения холодных рук, смотреть на пожелтевшие от времени картины и старую сливу в саду, которая вызывала лишь досаду, как и Гахаку - низкорослый ученик хозяина.

Каждое утро художник выносил Кайго в сад и беседовал с ним, как со старым другом, а карп наблюдал старания ученика - одни и те же упражнения в изображении бамбука и ветвей. Сегодня утром Кайго решил, что его человеческое тело будет мутить от одного вида кистей и туши. Но в этой глуши подходящего тела нет. Старик протянет не дольше своей сливы, а в его последнем ученике нет ничего прекрасного… Размышляя так, сущность карпа задумала использовать Гахаку как средство передвижения, разожгла в нем недовольство учителем, простой едой, усилила тяжесть усталости.

Старик обучал Гахаку с особой тщательностью, заставляя упражняться до немоты в руках и спине, и каждый раз повторял, что нужно работать еще усерднее. Когда-то ученик восхищался мастерством учителя, но сейчас ненависть, посеянная Кайго, заполнила сердце.

- Сенсей, простите… – Гахаку склонился в почтительном поклоне, - … Когда вы дадите мне рекомендательное письмо?
- Когда придет время, - коротко ответил учитель.

Сегодня ночью карп снова сверкал отраженным светом, слушал, как древесные жуки точат старые доски, и туманил рассудок Гахаку снами о легкой жизни в богатстве. Жуки затихли от шороха и осторожных шагов босых ног. Карп знал, что Гахаку сейчас завернет его в тряпку и заберет с собой, не ради наживы, но столь велико желание ученика досадить учителю.

***
Долгий путь лишил Гахаку сил и сморил в сон. Карп лежал запазухой и ждал, слушая слабое биение сердца и сильное ворчание желудка. Скоро ученику художника удалось попасть на временную работу в дом даймё, а серебряного карпа он отдал за возможность показать свои работы господину. Даймё нанял художника, дал комнату, жалованье и все необходимое для работы. От Гахаку требовалось лишь одно - изображение картин определенного толка, что развешивали в комнатах увеселений. Со временем Гахаку стал почитаем как художник, но его желание писать постепенно угасло. Он мечтал вызывать искусством восхищение и слезы, а не масляный блеск глаз и пьяный смех.

Карпа переплавили в ковш для воды и все, что он теперь видел, это расплывшееся тело даймё и жидкий клок седых волос на сморщенном затылке. Раздосадованный, что так и не нашел подходящее тело, раздраженный тем, что еще ни разу не видел сада или чего-либо, радующего взор, демон рыбы плюнул кипятком на рябую спину даймё. Ожог вздулся пузырями и превратился в большую мокнущую рану.

В доме даймё наступила непривычная тишина – даже клетки с певчими птицами унесли на задний двор, только ветер нарушал покой в саду.
Художник отрешенно смотрел на белый лист бумаги. Отсутствие приказов не вернуло желания писать. Из-за болезни даймё еда подавалась самая простая, сегодня – онигири с маринованной сливой.

Забытый вкус утопил сердце Гахаку в печали, заполнил тоской по старому дому, учителю, дереву в его саду. Гахаку вытер слезы, взял кисть… и перенес на бумагу тот образ корявого черного ствола и нежность цветов. Забывшись, он не заметил, как в комнату вошел даймё. Гахаку склонился в глубоком поклоне, но от его взгляда не ускользнула удивительная перемена в глазах господина - тот любовался картиной! Откуда Гахаку было знать, что склонился он перед Кайго.

***

Весной старый художник вновь смотрел на сливу в саду, но вместо цветов видел лишь расплывчатые пятна. Ладонь скользнула по деревянному полу, собирая опавшие лепестки.

- Я везде искал, но так и не нашел Кайго, - в словах старого слуги звучала боль за хозяина.
- Ничего, ему пришло время отправиться вверх по реке, - ответил старый художник и улыбнулся. - Быть может, я буду карпом в следующей жизни?

Дорога

Горечь дыма медленно наполняла рот Джона, раздражая вкусовые рецепторы. Он слегка сморщился: ему не очень-то и нравилось курить сигары, но в просыревшем номере придорожного отеля, ещё мокрым с дороги, было чертовски приятно вдыхать тёплый, почти горячий дым.

Дождь стучал за окном, словно заправский барабанщик, выбивающий ритм. Этот ливень оборвал путь Джона к «приключениям», загнав его в эту дыру, в которой он уже просидел полдня. За это время он несколько раз успел изучить те немногие вещи в номере, которые вызывали хоть какие-то эмоции. Картина маслом, изображающая море во время шторма, написанная в тёмных тонах, учитывая данную обстановку, вызывала лишь желание сжечь её. Обогреватель, который служил единственным источником тепла в комнате (ну помимо сигары), давал слабую надежду на то, что одежда уже скоро вновь станет сухой. Холодная кровать, по которой сразу было видно, что ею уже очень давно никто не пользовался, как будто сама говорила: «Нет, не ложись на меня, тебе будет плохо со мной». И, конечно, серая плесень на потолке в углу комнаты, из-за которой у Джона возникло острое желание ткнуть лицом управляющего в этот рассадник заразы. Помимо этих вещей были лишь тумбочка и стул, а освещение было крайне тусклым, лишь придавая мрачности и без того недружелюбной комнате.

Словами невозможно описать, какое отвращение производила на Джона это унылая комната, наводя лишь усталость и тоску, а он только три дня назад покинул свой родной город.

Примерно в шестнадцать лет Джону пришла в голову идея покинуть дом и отправиться путешествовать на байке. Его отец, как ни странно, с пониманием отнёсся к мечте сына и на восемнадцатый день рождения подарил ему мотоцикл. Джон был счастлив в тот день, и не имело значения, что байк был в ужасном состоянии и требовал существенного ремонта, этот день был первым шагом к его мечте. Его отец, стоит сказать, предоставлял Джону много свободы в выборе увлечений и жизненного пути, позволяя учиться на своих ошибках.

Буквально сразу после получения байка Джон устроился в авто мастерскую. У него и раньше проявлялись склонности к работе с механизмами, а тут у него появился дополнительный стимул. Хозяин автомастерской поначалу скептически отнёсся к молодому человеку, не воспринимая его всерьёз, но со временем увидел в нём потенциал.

Жизнь постепенно начала налаживаться, стабильная зарплата работа доставляющая удовольствие и даже любимая девушка. Несколько лет всё шло своим чередом, но в душе оставалась какая-то недосказанность, мечта о путешествии так и не давала покоя. И вот наконец пришёл тот день.

Хозяин мастерской был крайне разочарован, узнав о том, что его талантливый подопечный покидает город на неопределённый срок, и даже пытался отговорить его от этой затеи, предлагая неплохую прибавку, но, в конце концов, смирился, сказав лишь, что не увольняет Джона, а даёт отпуск на два месяца.

Джон невольно вздохнул, совсем забыв о сигаре, находящейся у него во рту. Едкий дым попал на горло, вызвав сильный приступ кашля.
– Чёртова сигара!!! – выругался Джон, втирая окурок в пепельницу.
Воспоминания о доме явно не пошли ему на пользу, а в этой унылой комнате не на что было отвлечься. Рубашка всё ещё не высохла, так что Джон накинул косуху на голое тело и решил спуститься в бар на первом этаже.
– Что будете пить?
– Колу со льдом, – охрипшим от долгого молчания голосом ответил Джон.

Бармен на некоторое мгновение растерялся. Похоже, подобный заказ был последним вариантом из того, что он ожидал, но, быстро взяв себя в руки, он кивнул головой и удалился в сторону.

Джон довольно ухмыльнулся: его всегда забавляла реакция людей на несоответствие внешности и повадок. Джон был довольно крупным парнем в косухе и кожаных штанах, восседающим на внушительном мотоцикле, частенько в бандане – любой встречный сразу же сказал бы, что он байкер. И отчасти такой человек оказался бы прав, но проблема в том, какие стереотипы навязаны на данное понятие. Джон не курил (лишь в редких случаях сигары), не употреблял алкоголь (он просто не любил спиртные напитки и не понимал людей, напивающихся до беспамятства), он не «:бип: всё, что движется» и был верным парнем. К числу байкеров он причислял себя, потому как чувствовал близость идей о стремлении к свободе и обособленности от привычных рамок.

– Один виски,пожалуйста, – услышал он уставший голос по левую руку от себя.

Туда только что присел мужчина уже пенсионного возраста с блаженным выражением лица, но не ощущением расслабленности – в его взгляде чувствовались уверенность и прямота.
Джону понравился этот взгляд, такой же был у его отца. Смотря на таких людей, можно подумать, что их легко сломить и подчинить. Они могут быть уступчивыми в вопросах, не сильно волнующих их, но в по-настоящему важных ситуациях они окажутся несгибаемыми.

Получив свой стакан, старик сделал маленький глоток, едва пригубив алкоголь. На его лице тут же расплылась довольная улыбка, и он тут же заказал вторую порцию.
– Странное название, вы не находите? – внезапно обратился он к Джону.
– Вы о чём? –совершенно не понял он.
– Ну,название этого мотеля, – невозмутимо продолжал старик.
– И что в нём странного? По мне, так совершенно обычное название…
– «У дороги»?– искренне удивился собеседник, – да вы хоть оглянитесь вокруг.

Джон последовал совету, но не нашёл ничего странного. Обычный бар: стойка и полки, забитые алкоголем всех видов; деревянные столы и низкие стулья около них; какие-то вещи, развешанные на стенах.
– Ну что? – с любопытством спросил старик, увидев, что Джон вернулся в первоначальную позицию. – Неужели так и не заметили?
– Может,просветите? – с улыбкой предложил он, понимая, что только этого и ждал его собеседник.

Старик улыбнулся ещё сильнее, довольный тем, к чему ведёт разговор, сделал ещё один крошечный глоток виски и приступил к своим рассуждениям:
– Вон там, за спиной у бармена, висит американский флаг: тут нет ничего странного – почти каждое заведение считает своим долгом повесить его. И мушкет над ним времён колонизации – распространённая штука. Но смотрите дальше на стойку.

Джон перевёл взгляд. Он уже видел такие стойки раньше: она была сделана в морском стиле, на ней были изображены ракушки и рыбки разных видов.

– Не знаю, о чём они думали, но вот эти виды рыб, – старик поочерёдно указал на несколько рыб, – обитают только в Средиземном море. А эти маски на стенах? Мало того, что половина из них никаким боком не относится к культуре местных племён, так они ещё и висят вверх ногами!!! Плюс, не знаю, как у вас, а у меня в номере весит картина «Падение Помпеи» – крайне неудачная картина для спокойного сна, должен сказать. И название всего этого – «У дороги»…

Единственное объяснение, которое я вижу, таково: потомки людей, выживших в результате разрушения города, пересекли море, попали на этот континент и уничтожили поселение индейцев, которое находилось «у дороги», собрав трофеи и оставшись жить, и через века образовалось это, так сказать, заведение.

Джон с удовольствием рассмеялся, слушая рассуждения старика, которые уже вызвали косые взгляды бармена.
– Может, вы чересчур придирчивы?
– Конечно,придирчив, – уверенно сказал старик. – Но я ненавижу пить один, а это самая простая из тем для разговора, которая пришла мне в голову.
– А почему вы решили подсесть ко мне? – широко улыбаясь, поинтересовался Джон.
– Да за стойкой сидят одни девицы и… словом, не знаю, как их сейчас правильно называть, чтобы не оскорбить.

Джон снова рассмеялся, а старик сделал очередной маленький глоток виски. Парень хоть и был одиночкой по своей натуре, всё же с удовольствием продолжил разговор с этим человеком, в процессе которого он узнал, что зовут его Девид, и он преподаватель курса «Страны мира» в Бостонском университете. Джон мало говорил, больше просто слушая, что, похоже, полностью устраивало его собеседника, он лишь упомянул, что решил попутешествовать по стране.

– А зачем? –с удивлением спросил старик.

Тут уже Джон начал свой длинный монолог на тему свободы, дорог и уединения, приводя очевидные для него доводы и упомянув о реакции близких людей, с любопытством наблюдая за реакцией старика.

– То есть, у тебя была хорошо оплачиваемая работа, любимая девушка, понимающий отец, а ты решил уехать, потому как тебе нужно что-то большее?
– А разве свобода не…
– А что в твоём представлении свобода? Шум мотора и ветер в харю? – усмехнулся старик. – Говоришь о стереотипах и сам идеально им следуешь. Байкеры, да и не только они, любой здравомыслящий человек скажет тебе, что свобода – это возможность выбирать.

Он залпом выпил второй стакан, поблагодарил бармена и встал из-за стойки.
– Возвращайся домой к тем, кто тебя любит, – уже уходя, сказал Девид, – а то в старости только и останется, что искать, с кем поболтать у барной стойки.

Старик ушел,оставив Джона наедине со своими мыслями. Ему показалось, что он заметил у него на спине кусок татуировки, которые обычно делают в байкерских клубах, но, возможно, это просто игра воображения после услышанного. Он ещё некоторое время просидел в баре, после чего пошёл в номер, где быстро заснул.

С утра, выезжая со стоянки мотеля, он вспоминал слова старика о свободе. Но он не знает, чего именно он хочет. Он любит близких людей и хочет быть с ними, но что, если это не то? За всю жизнь он не видел ничего кроме родного города.

Он подъехал к трассе: повернув налево, он вернётся в родной город, направо – продолжит своё путешествие… «Так что такое свобода для меня?» – он улыбнулся сам себе, увидев то, чего не замечал раньше – маленькую просёлочную дорожку прямо перед ним. «Мне дали два месяца отпуска,грешно будет не воспользоваться хотя бы одним». Шум мотора снова зазвучал в ушах вперемежку с ветром.