Конкурс прозы "Страшилки у костра". Голосование.

участник Х - 3 балла
участник Y - 2 балла
участник Z - 1 балл

«Эх, хорошо бывает полить цветочки! Верно я говорю, пацаны? Они меня понимают... Разумеется, я слышал этот жуткий стон! Ну, ну, чего вы так переполошились, это просто выпь кричит на болотах или козодой поет свою песню луне. Природа, м-м-мать наша, прекрасна в своей дикой невинности!

Двинься, друже, я тут сидел! Ну и? Чем там все кончилось? Звонок был из этого самого дома? Оу-оу, не надо швыряться угольками только из-за того, что всем вашим байкам сто лет в обед и я вполне мог бы услышать их здесь же лет тридцать-сорок тому назад!

И да, вот я могу рассказать вам нечто посвежее... Но эта история будет не о прошлом, хотя скрюченные ветки этих столетних вязов многое повидали, а о том, что будет после того, как костер погаснет и мы все погрузимся в безмятежный сон.

Это жаркое сонное лето будет хорошим. Каждый из нас будет радоваться солнцу и зелени, наслаждаться синевой небес, дружбой и первой любовью. Эти дни будут коротки, но полны беззаботного счастья.

А потом наступит осень: небеса опустятся нам на головы и нальются свинцом дождевых туч, а листва опадет вниз, чтобы сгнить под ногами отвратительной кашей. Жизнь потребует ответы, которые могут дать только старики, и вы дадите им ошибиться за вас. Или ошибетесь сами. Яд сомнений отравит реку мыслей и приползут первые долгие ночи без сна, которым вы не будете рады. Но вы привыкнете к пристальному взгляду темных углов. И тому, что грезы уже никогда больше не будут столь яркими, как прежде, точнее- сейчас.

О, как тебя перекосило, рыжик! Это тоже пройдет. С годами, но душа очерствеет и это не так уж и страшно. Иначе никак не пережить мир вокруг. Друзья? Да, возможно, но каковы шансы, что взрослые вы соберетесь вот так же, всей этой пестрой компанией? Нас разделят жизни, университеты и километры. Звонки с незнакомых номеров, говорящих знакомые имена чужими голосами, будут и неловкие встречи внезапных чужаков тоже, но ваши дороги, скорее всего, будут уводить все дальше и дальше от пламени этого костра и последнего лета юности. И от этих людей, что понемногу, помаленьку, сменятся другими.

Почему все это произойдет? Время- вот причина. Это сейчас мы играем, смеемся и веселимся, забывая даже о том, какой сейчас день недели и уж тем более о безвозвратно уходящих мгновениях юности, кажущейся чем-то самим собой разумеющимся, вечным. Лишь потом неумолимо бегущая вперед секундная стрелка станет нашим злейшим врагом. Как и любой календарь. День получки, последний день оплаты и день внесения обязательного платежа- скоро вы узнаете значение этих фраз. И возненавидите их безразличное постоянство. Костер тухнет, бросьте кто-нибудь полено! Да не мне, пончик, а на угли!

Да, держите друг друга в объятиях покрепче, братцы-кролики, ведь жизнь чертовски холодна, а любовь вполне сможет вас согреть. Но этот огонь может и обжечь, ведь мир вокруг полон соблазнов и мысли о других, сотнях других: красавчиков и красавиц, так и привлекающих взгляд, не могут не мелькать в ваших головах, превращая каждый миг разлуки в ад. Но даже если вы выстоите, отношения могут и станут рутиной и вы будете вместе лишь ради детей, совместных финансовых интересов и семейных пакетов услуг. Что такое «семейные пакеты услуг»? Я и сам толком не знаю!

Но вы узнаете. Как и множество прочих скучных понятий, что не стучась и по-хозяйски занимают большую часть взрослой жизни. Нет, там будет и много всяких интересных вещей, способных заставить ваши сердечки биться чаще, вроде погашения одного кредита другим в последний момент и постоянного страха увольнения, выселения или банкротства, наряду с болезнями, накапливающимися год за годом, и неуклонно приближающейся старостью, что в итоге убьет вас.

И от этого убийцы не спрятаться за спинами полицейских с дробовиками наперевес или в домике за крепким засовом. И не умчаться на быстрой тачке прочь, навстречу рассвету и заключительным титрам. Но кое-что должно вас утешить: то, что старческое слабоумие заставит смерть казаться блаженным избавлением от жизни, ставшей бесконечной чередой

Пробивающаяся сквозь дымку редких облаков полная луна освещала крохотный луг на холме. По травяному покрывалу пробегал лёгкий озорной ветерок, чей бег отдавался мерным шелестом, а следы ― серебряной волной. И ровно посередине, словно маяк в окружении начинающего возмущаться океана, горел костёр. На равном удалении от костра, будто вставшие на якорь корабли, были разбиты две палатки. Одна из палаток пустовала, а другая источала размытый свет фонарика.
― Насколько я помню, термос был в рюкзаке. Странно... Где бы он мог лежать? ― еле слышно пробормотал Женя, роясь в отсеках рюкзака, лежавшего в углу палатки.
Тем временем Ева следила за костром, подкидывая в него время от времени хворост. Безмятежное ночное летнее небо манило своим умиротворяющим видом, то и дело завораживая её взгляд.
― О, угостишь чаем? ― звонко выпалила чуть не задремавшая Ева, завидев Женю, выбирающегося из палатки.
― Если б было, чем угощать. Не смог я найти термос. ― ответил Женя, дёрнув плечами.
― А ты хорошо искал? Небось, затонул он в пучине твоего скомканного пледа и прочих... зыбучих тряпок. ― произнесла с лёгкой насмешкой Ева.

― Я не капитан и даже не моряк, так что не хотелось бы идти вместе с кораблём ко дну. ― с наигранной обеспокоенностью сказал Женя, но всё равно направился в сторону своей палатки, а затем вернулся, причём уже с находкой.
― Так и знала.
― Тебе бы кладоискателем быть.
― Угу. Кстати, я тут вспомнила кое что. Думаю, история будет долгой, так что присаживайся рядом. И налей мне наконец-то чай.
― Весь в предвкушении, ― кратко вымолвил Женя и ответил кивком согласия на её предложение послушать некую историю.
― Неподалёку от тропы, по которой мы пришли сюда из дачного посёлка, есть заброшенная ветхая изба. Но, разумеется, такой она была не всегда. Лет тридцать назад за порядком этого леса следил один егерь. И, судя по рассказам местных, он был немного чудаковатый. Каждый, кто ходил по грибы да ягоды, проходя мимо его избы, замечал сквозь приоткрытые оконные ставни, что внутри она была увешана оберегами из перьев и меха мелкой дичи. При этом, по словам очевидцев, со временем их становилось всё больше. И, куда уж без этого, нашлась пара смельчаков, решивших забрать себе несколько оберегов. Наверно, хотели понравиться девушкам, подарив хоть и странное, но украшение. Впрочем, это уже другой вопрос. В общем, с рассветом они выбрались в лес. Притаившись за деревьями на безопасном расстоянии, они выжидали момент, когда он покинет избу и отправится в лес. Хоть он и ушёл уже на порядочное расстояние, подбирались они опасливо, не спеша. Один из них остался настороже, а другой нырнул в домик. И не выныривал он подозрительно долго, так что первый начал нервничать.
― Не мог выбрать, какой всё же красивее? ― предположил Женя, забегая вперёд.
― Не перебивай меня. ― ответила Ева и продолжила рассказ. ― Как только он вошёл в избу, то тут же остолбенел от страха, ведь... перед ним стоял не совсем его друг. Лицо-то было его же, правда, с пустым взглядом. Но все остальные части тела были покрыты клочками вросшей в его кожу шерсти разных животных. Прошло несколько секунд, которые для первого казались вечностью, как обратившийся в нежить друг начал медленно идти в его сторону, бормоча что-то невнятное. И только тогда он помчался прочь от избы и того, кто ещё совсем недавно был его другом. С тех пор он больше не ходил в этот лес. А местные жители рассказывали друг другу истории, что замечали иногда вдали, меж деревьев, силуэт человека, обросшего шерстью. И вскоре всем стало известно, что егерь загадочным образом пропал без вести. Местные жители, конечно, не до конца верили в рассказ парня о том, что стало с его другом, но к избе больше не приближались.
― Да уж, чего только не бывает. А местный фольклор не скуден. ― произнёс задумчиво Женя после того, как рассказал закончился.
― Согласна. А теперь давай спать, пока не стал скудным сон. И потуши костёр, когда тоже соберёшься пойти спать. ― сказала Ева и, позёвывая, неспешно пошла в сторону своей палатки.

Но Жене совершенно не хотелось спать. Его голова была занята рассуждениями об услышанном. Он выстраивал различные догадки ― от безграничной фантазии Евы до фактов, со временем обросших слухами. Но, будучи всё-таки реалистом, слабо верил, что в действительности так и было. Попивая вторую чашку чая, он продолжал сидеть у тлеющих углей, слушая еле слышимое мерное сопение Евы, доносящееся из её палатки. Но не прошло и пары минут, как тишину спящего леса нарушил шелест листьев и повторяющийся треск веточек. Моментально выйдя из состояния задумчивости, он, чуть встрепенувшись, оглянулся по сторонам.
― Хм, наверное, где-то среди тех деревьев бродит лиса, ― вслух произнёс мысль Женя, отбрасывая другие сценарии.
― Кажется, я немного заблудился. Ты ведь здесь, неподалёку? ― раздался из глубины леса спокойный, но гулкий молодой мужской голос.
― Мне ведь не послышалось? Если вы сбились с пути, тогда идите на мой голос. Я у мелкого луга, что на холмистой возвышенности. ― прикрикнул Женя, спустившись с холма, дабы не разбудить Еву.
― Может, сам подойдёшь? Не припоминаю, чтоб рядом был луг. ― в том же тоне, но уже чуть более растерянно сказал незнакомец.
― Тогда подождите немного. Я за фонариком поднимусь. ― попытался развеять растерянность незнакомца Женя, между тем обратив небольшое внимание на фамильярность заблудшего, но не придав этому значения.

Вот он уже снова спустился с холма, освещая тропу пред собой фонариком и идя в сторону голоса, услышанного ранее. Попутно связывая ветки кустарников светоотражающими ленточками, временами он тщетно окликал заблудшего путника. Прошло, казалось, не меньше десяти минут, как он заметил в метрах двадцати от себя ― чуть поодаль от тропы ― мужской силуэт, стоящий к нему спиной.
― Хорошо, что вы нашлись. Вам повезло. А что вы делали в лесу в такое время? ― спросил у незнакомца Женя, направляя фонарик в его сторону.
― Подойди ко мне. ― еле слышно произнёс незнакомец, так и не ответив на вопрос.
Немного удивившись, он всё же медленно побрёл к нему. Начал идти и незнакомец, но не навстречу. Густые заросли папоротника шелестели о ноги, а низкие ветки деревьев так и норовили попасть по лицу. Вдруг он увидел чуть покосившуюся избу, в которую через пару секунд зашёл незнакомец.
― Наверно, вы здесь хотели переждать ночь на случай, если всё-таки не наткнулись бы на людей? ― спросил Женя, проходя сквозь приоткрытую дверь.
Пред ним стояло существо, словно вышедшее из старославянской языческой мифологии. Покрытая шерстью безобразного вида нежить, стоящая на двух ногах и совсем при этом не щурящаяся от ярких лучей фонарика. Лицо Жени покрылось холодным потом, ноги словно налились свинцовой тяжестью, а дар речи был потерян напрочь. Миг, и до этого безэмоциональное лицо нежити, сильно походящее на человеческое, ощерилось пугающей улыбкой.
― Уверен, им понравятся эти обереги. ― сказала с хрипотцой нежить и вмиг прыгнула в сторону Жени, вытянув при этом руки для объятий.

В это время Еве приснился кошмар, отчего она резко проснулось. Переводя дыхание, будто пытаясь отдышаться после кросса, она выбралась из спального мешка. Не долго думая, она, руководимая непонятной ей обеспокоенностью, покинула палатку. Мерцающий свет тлеющих углей отвлёк её внимание.
― Я же сказала ему потушить за собой костёр. ― недоумённо произнесла Ева и вернулась в свою палатку за бутылкой с водой.
Заметив, что тьма ясного неба начинает постепенно отступать, она направилась в сторону палатки Жени, намереваясь разбудить его, заодно отчитав за непотушенный костёр.
― Тебя... здесь нет. Если это шутка, то явно неудачная. Куда же ты пропал? ― обеспокоенно задалась вопросом Ева, бегая взглядом по пустой палатке.
Со стороны леса, где-то у основании холма, послышался лёгкий шелест листьев и повторяющийся треск веточек. Звуки всё усиливались, а Ева направилась в сторону их источника.
― Ну и чего ты бродил черти где в такую темень? ― задала она вопрос, спускаясь по тропе с холма и при этом ожидая, что Женя ответит ей.

Но на тропе никого не было. Не было никого и среди редких кустарников. Ева, чьё чувство волнения перемешалось с недовольством, всё оглядывалась по сторонам, а затем всмотрелась в куст, на котором висела светоотражающая ленточка, подозрительно похожая на ту, что была у Жени. Только она направилась в его сторону, как позади неожиданно раздался хрипящий звук чьего-то глубокого дыхания.
― Уверен, этот оберег подойдёт к твоему прекрасному лицу. ― сказал некто хриплым и радостным мужским голосом.
Это не был голос Жени. Эти слова произнёс точно не он. И была в этом голосе дикая, звериная нотка. Мурашки пробежались по её спине. Не хотя, Ева всё же развернулась. Жуткая, покрытая клочковатой шерстью нежить стояла буквально в трёх шагах от неё. Голова Жени, лежавшая на ладонях вытянутых рук нежити, стала последним, что увидела Ева. Лицо её перекосилось в животном ужасе. И утренняя тишина вмиг разбилась об её оглушительный визг. Но вскоре всё затихло. Костёр окончательно потух, а две пустые палатки так и не дождались своих жильцов.

Заброшенный дом

Однажды, в темном заброшенном доме начали загораться огни в окнах. Где-то они мерцали, где-то горели непрерывным светом. Долгое время прохожие думали, что туда начали забираться бездомные. Пока один из прохожих не заметил, что все окна и двери дома заколочены старыми досками. И попасть внутрь было бы очень сложно, если бы не постараться и убрать хотя бы пару дощечек. Но никто более не придавал этому значение, пока этот самый прохожий не решил проверить, что же творится внутри этого дома. Есть ли там кто или нет? Обойдя вокруг дома и разглядев каждое окно и двери, он не нашел ни единого свободного лаза, да и доски везде были приколочены плотно. Таким образом, не убрав доски попасть внутрь не представлялось возможным. Поэтому прохожий, разобрав одно из нагромождений, через окно пробрался внутрь дома.

Внутри старых стен царила тишина и пронизывающий холод, словно сюда свезли целую тонну антарктического снега и льда. И абсолютно никаких признаков присутствия кого-либо живого. Незнакомец, поёжившись, стал осматривать комнату, но и от неё веяло неприветливой атмосферой, как и от всего дома в целом. Тусклого света фонарика хватало разве что разглядеть что под ногами, дабы не наступить в какую-нибудь дыру в полу, ведь при каждом шаге половицы поскрипывали да так жалостливо, словно ходишь по чему-то живому и ему больно. Чем глубже в дом уходил прохожий, тем становилось всё темнее и холоднее. А вскоре и вовсе фонарик, прощально пару раз мигнув, потух, словно спичка. Трагично вздохнув, сетуя на неисправный кусок пластика со светодиодом, прохожий на ощупь направился дальше, сам не зная куда. В прямом смысле слова «на ощупь», ведя рукой по стене он продвигался вперед по какому-то глухому коридору, где не было ни единого окна. Поверхность под пальцами всё время менялась, то было что-то шероховатое похожее на штукатурку, то гладкое с иногда попадающими рельефностями, словно это были обои с выбитыми на них узорами, то опять шероховатое, но уже похожее на не очень качественную краску, то иногда липкое…

Липкое?

Прохожий остановился, отдернув руку от стены, а затем потер пальцы друг об дружку пытаясь понять и вообразить, что же это на руке. Правда ли липкое и не особо приятное на ощупь или это уже у него галлюцинации начались? Но свою мысль он додумать не успел, ведь почувствовал чье-то присутствие. Чего-то живого, что с нескрываемым аппетитом смотрит на него скаля свою пасть. Хоть он и не видел в этой темноте абсолютно ничего, но он предполагал, что это именно то, что он представил. Темнота только больше усугубляла неведение. Над самым ухом раздалось тихое гортанное рычание, и странное почмокивание, словно нечто облизывалось, предвкушая предстоящий вкусный ужин, хоть и довольно поздний. Услышав все эти звуки, в незнакомце взыграло чувство самосохранения, и он попытался двинуться в обратном направлении, но застыл на месте не в силах шевельнуться. Оцепенение охватило всё его тело, почувствовав движение сзади себя, он затаил дыхание, пытаясь казаться неживым. Но существо позади, уже нашло его и протянуло к нему свои руки, неосязаемые, словно дым. Оно обхватило его, полностью обволакивая, не давая и шанса издать хоть один звук, утягивая за собой всё глубже и глубже, в самые недра прогнившего дома. Лишь одинокий фонарик остался лежать на полу, некогда выроненный незнакомцем.

В эту ночь все двери и окна в доме снова оказались наглухо заколоченными, а из самих окон горел самый яркий за всё время свет. И с тех пор, каждый кто не проникал в этот заброшенный дом, не выходил оттуда, исчезая в недрах холодного здания давая ему энергию, чтобы жить.

Крыса лежала на рельсах. Свалявшийся мех отдавал падалью. Но она была живая - глазки-бусинки злобно блестели, глядя на меня. Я смотрел вниз, с высоты своего роста, крыса не двигалась. Эти гляделки напрягали. Я подумал и пнул её. Она словно ждала этого, соскользнула с выступа рельса и кинулась прочь, вереща на своем языке. Не напала.
Я вздохнул, поправил лямку рюкзака, почему-то перешагнул то место, где она лежала, не смог наступить, перешел на другой рельс и попёр дальше.

Про эту заброшенную ветку метро мне рассказал одноклассник. Закрытая и законсервированная в лохматые годы из-за поднимающихся сезонно грунтовых вод, что не учли высокие начальники, отдавая приказ на подпись, геологи и проходчики, и причастные к стройке люди. Потом шли долгие годы борьбы с водой, которой было откровенно плевать на желания начальства и экономику, были проложены три станции и бункер-убежище, а потом деньги из бюджета кончились, ветку законсервировали и про нее забыли. На картах города она даже не упоминалась. Да и сам город разросся далеко вверх по склону, и метро проходило совсем по другой стороне. Эта же часть города так и осталась на отшибе и постепенно захирела.

На спор мне рассказали про место, откуда можно было проникнуть на ту станцию. По слухам, там находился секретный бункер. Этот секретный бункер содержал кое-что тайное, жуткое и неизвестное, а потому притягательное. Я отнесся к рассказу кисло, во-первых, потому что вместо "страшно секретной тайны" мог получить два блока жвачки, но любопытство победило. А в очередной скормленной байке могло быть как сто процентов правды, так и сто процентов настоящего отборного вранья, знаем, плавали.
Но история уже начала врастать корнями в воображение.
Спустя две недели я уверил себя, что даже если бункера не существует, то заброшенная старая ветка метро может и правда была построена, ведь город начинал свою историю с той стороны Холма.

Я наделал сандвичей, вместо учебников засунул в рюкзак фонарь и два фальшфейера - богатство, оставшееся с празднования Нового года и стащенное у пьяной компании старшего брата. Еще туда полетели старые кожаные перчатки, респиратор и нож с саперной лопаткой. Утром, сделав вид, что привычным маршрутом иду в колледж, я пересек дорогу и сел на автобус до старой конечной.
Утро уже подбиралось к полудню, когда я нашел, что искал. Бетонный забор, от которого в трех шагах был канализационный люк с непонятной маркировкой. Воровато оглянувшись (улица была совершенно пустынной), я, пыхтя от напряжения, приподнял и откатил его в сторону. Вздохнул - не люблю узкие места - надел на голову фонарик-налобник и начал спускаться по лестнице вниз.
Пока было довольно скучно, обыденно и совсем не страшно.
Люк и правда привел меня не в городскую канализацию, а в заброшенное подземное помещение с рельсами.
Я покрутил головой по сторонам, пытаясь определить направление и почапал вдоль путей. Стало веселее, когда я нашел рубильник и обнаружил, что освещение действует. Свет был тусклым, раздражающе слепил глаза, зато можно было не вглядываться под ноги, боясь навернуться, а вертеть головой по сторонам, рассматривая дорогу.

- Тук-тук-тук стучат колеса, - напевал я себе под нос, бодро шагая, потом перестал. Пространство давило на меня, затхлостью, внезапно навалившимся страхом, и - крысами. Я не любил крыс. А тут и там возникали, казалось, из неоткуда, шорохи, глаза, следящие за моим продвижением на чужую территорию. Больное богатое воображение дорисовывало все остальное, я уже начал воображать себя Гаммельнским дудочником, за которым шли потоки крыс, магнитом для всяких сущностей.

Вот как сейчас, зеленые глаза смотрели на меня на уровне пояса с другого конца пути, пока я изучал стоящий на рельсах локомотив подземного трамвайчика - метротрама. Попробовал нажать на дверь - резина рассыпалась в труху, но дверь натужно заскрипела и наполовину открылась.

Я моргнул и снова уставился вдаль. Зеленые глаза не исчезли. Они казалось плыли по воздуху, приближаясь. Не было шума, шорканья лап, все беззвучно. И поэтому было жутко.
Меня проняло до пяток, и я забросил рюкзак в полуоткрытую дверь, втиснулся сам и постарался ее закрыть.
И тут с другой стороны к стеклу прижались зеленые глаза. Какой-то неестественный кислотный оттенок, ну не бывает такого у живых... животных... существ... я все еще мысленно перебирал подходящие названия этому явлению, а с той стороны двери уже слышался скрип стекла. Что-то скребло по нему, невидимое, но тяжелое, словно звериная лапа пыталась прошоркать в стекле дыру. Но не было видно ни лапы, ни самого зверя - только зеленые глаза, неотрывно смотревшие на меня. Следящие. Равнодушно и жадно.
Я прикусил запястье,чтобы позорно не заорать от страха.

А мне было страшно.
По-настоящему, когда липкий страх вползает холодом в нутро и скручивает кишки и давит на ливер. Когда три шага отделяют от паники. Я попятился до противоположной стороны и прислонился к двери. И она затряслась и противно заходила ходуном - словно кто-то носом пытался открыть ее, шкрябал когтями, упорно и монотонно. Я обернулся и встретился со вторым зеленым взглядом. Оно тоже смотрело на меня, стремясь заполучить.
Я не заорал. И даже не пикнул.
Я просто опустился на корточки, сжав уши руками, стремясь скрыться от назойливого внимания.
Знаете, когда играют в домик, подняв руки и соединив концы пальцев в подобие треугольной крыши? Я в домике, меня салить нельзя. Меня нет, я в безопасности.
Вот таким детским беспомощным способом пытаясь слиться со стеной и стать невидимым, надеясь, что сработает.
Но жизнь не детские салочки, и неумолимо жестока. Зеленые глаза никуда не делись, и с той стороны могли наблюдать за мной, пока с этой голодная тварь пыталась добраться, открыть дверь, но безуспешно.
Нервы не выдержали, и я понесся по проходу. Твари не отставали. Они плыли по бокам, за окнами, методично загоняя меня вперед.
Я влетел в кабину и остановился. Бежать было больше некуда, разве что обратно. Наружу, к тем тварям, я не хотел. Кто это был и почему они тут, я не имел ни малейшего представления.
И не желал знать. Все, о чем я мечтал сейчас - оказаться далеко-далеко, даже на ненавистной физкультуре, только не тут.

Я бездумно сдвинул какое-то реле. И понял, что кабина в рабочем состоянии. Лихорадочно замесил пальцами по панели. Методом проб и ошибок пытаясь определить что и как тут запускается и как работает.

Может, мне повезло - не уверен. С какого-то раза удалось запустить двигатель. Локомотив мягко двинулся вперед, медленно покатился по рельсам. Мне было жутко, и я ничего не мог с собой поделать. Вся ситуация напоминала мне какой-то сюр. Ну не может такого быть в современном мире в обыденной реальности.
Мир потрескался и стал непонятным. Нелогичным. Пугающим.
Я снова забылся и оглянулся назад - не менее десятка зеленых глаз плыли за трамваем, неумолимо сопровождая его.
Меня выкрутило паникой, забило дрожью. Ладони снова вспотели, я устал уже вытирать их о брюки.
Очень хотелось пить, но я не осмеливался под этими скрещенными на одной цели взглядами, словно прицелами, достать бутылку и глотнуть воды.

И тут в мозгах замаячила новая мысль - а что дальше. Потому что впереди выросли массивные ворота, перекрывающие путь.
Я вскинулся и попытался затормозить, вагончик скинул скорость, но не остановился, и врезался в ворота с леденящим скрипом. Меня откинуло назад, я повалился на спину. Побарахтавшись, придя в себя, первым делом я увидел зеленые глаза. Они смотрели на меня сверху, заглядывая в открытый люк на крыше. Я лежал на спине, оцепенев, и думал только, разорвут меня сейчас или я успею встать и побежать.
Побежать куда? Наружу?
Тварь спрыгнула вниз, на меня. Перед тем, как потерять сознание, я услышал резкую дребезжащую трель свистка, и скрипящий голос, приказывающий остановиться.

Когда я очнулся, тварей не было. Я по-прежнему лежал на спине в подземном трамвае, у меня саднило горло и болела голова. На моем рюкзаке сидела крыса. Я шугнул ее, привстал и, на коленях добравшись до заветной бутылки, наконец-то напился. Но вода отдавала горечью и затхлостью, словно я уже сам сросся с метрополитеном и начал гнить.
Покрутил головой, шея болела, но меньше. Вроде все было в порядке. Я проверил руки, ноги - укусов не было.

Выйдя наружу, я некоторое время бездумно пялился на тусклую металлическую табличку "Бункер № 219, адм", дальше буквы были затерты временем и нельзя было разобрать их до конца. Меня мучили вопросы: кто все эти твари, что они такое вообще? Куда они подевались и откуда появились? Что это был за свисток и голос - я уверен, что он мне не почудился. И бункер. Он существует! Городская легенда не наврала - он есть.

Но попасть внутрь я так и не смог - ворота были закрыты прочно и наглухо. А еще у меня болели стесанные костяшки и спина, и все кости, видимо, я хорошо приложился, падая, спиной.
Немного потоптавшись у бункера, я повернул с опаской назад. Но все было тихо и безмолвно. На обратном пути, показавшемся нестерпимо долгим, не встретилось никого, даже крыс. Я тащился черепашьим шагом, усталость, напряжение и нервы давали о сеье знать. Я нервно шарахался от каждой тени и мечтал о горячем ужине, душе и мягкой кровати.

Уже по темноте выбрался из канализационного люка. Попыхтев, приложил его на место. Я слишком устал для этого, но рассудок еще помнил испуг от встречи с тварями, и я наивно понадеялся, что люк служит им преградой.

Дома я очутился уже ночью. Первым делом, сбросив вещи, включил горячий душ. Блаженно зажмурился - вода обволакивала тело, смывала усталость и страхи этого дня.
В поисках мыла открыл глаза... и столкнулся взглядом с парой зеленых ментоловых глаз. Моих собственных глаз, в прострации понял я.
Медленно поднял руку, коснулся лица - глаза не исчезли.
Я заскулил и начал лихорадочно себя ощупывать.
Ничего не изменилось - это был по-прежнему я сам, мое тело, до последнего синяка.
Поднял голову - в отражении были мои обычные глаза.

Наутро зеленые глаза издевательски смотрели на меня из зеркала.
Я поймал на перемене друга, затащил в туалет и потребовал описать мои глаза. Тот долго вглядывался в меня, покраснел, обозвал придурком и сказал, что на мои дебильные шутки не поведётся. В зеркале отражались мои собственные глаза. Я умылся, и долго стоял над раковиной, раздумывая обо всем этом.

Вот так я теперь и живу. Я знаю, что это продолжает жить у меня внутри. При встрече с новыми людьми я подозрительно всматриваюсь им в глаза - вдруг полыхнет чужой взгляд мятным оттенком, вдруг я не один такой. Они снятся мне по ночам. Загоняют меня. И я бегу, бегу...
Я знаю, что рано или поздно я стану одним из них. И только надеюсь, что не разорву когтями ни одного своего друга. Или брата. Или маму.
Меня тревожит вопрос - когда я услышу свисток.

В ночном небе сияли звезды, воздух был прохладным, с уловимым запахом приближающейся осени. У разгорающего костра расположилась наша компания. Половину из присутствующих я хорошо знаю, других же вижу впервые, но это не мешает нам вести беседу. Спустя какое-то время, под звуки голосов, я начал погружаться в мысли, пытаясь вспомнить как оказался тут. Из состояния задумчивости меня выдернул голос, он предложил рассказывать страшные истории. " Кажется, я вспомнил кое что интересное... " , подумал я, и хотел было открыть рот, но слова так и не сошли с уст. Мы услышали как из темноты леса кто-то приближается. К радости, это оказался ты. И как раз вовремя, проходи, присаживайся, ты услышишь наши истории...
Демонстративно откашлявшись, я встретился взглядом со светловолосой девушкой , та быстро отвела взгляд и уставилась на огонь. Немного помолчав, я начал рассказ.
- Это случилось в одной весёлой компании. Ребята собрались в загородном доме Майкла. Собравшиеся выпили и устроились у камина, понемногу их начал одолевать сон. В этот момент Том решил как-то расшевелить друзей. Он решил прогуляться по дому. Осмотрев несколько комнат, наш герой наткнулся на большой платяной шкаф. Его дверцы противно заскрипели, когда Том заглянул внутрь. Ничего интересного, однако, там не оказалось, внимание привлекло платье, такое, знаете, старое, скорее ночная одежда, белое, с капюшоном. Тому пришла на ум отличная идея. " Я наряжусь привидением и напугаю их досмерти, вот смеху будет, представляю их испуганные рожи". Одевшись и натянув капюшон пониже Том решил, что отлично выглядит. Тихо выйдя из комнаты и обернувшись, он увидел свое отражение в зеркале. " О, Боже, я выгляжу так устрашающе! ".Пройдя ещё немного, он вспомнил, что в этой части дома нет ниодного зеркала, холодок пробежал по его спине, начало стучать сердце, шуметь в ушах. Преодолевая страх, он медленно обернулся, так и есть, нет никаких зеркал, там вообще ничего нет, что это было? Том сделал шаг и увидел белую фигуру прямо перед собой, от неё веяло могильным холодом, оно смотрело прямо на него, рот начал медленно открываться и оно закричало. В этот миг Том решил, что его уши лопнут, " удивительно, что парни спят", подумал Том в последний раз в своей жизни. На утро его нашли мёртвым, в белом одеянии, он лежал на полу с широко открытым ртом и кровоточащими ушами. У него случился разрыв сердца, никто из приятелей так и не смог понять, что произошло той ночью.
- Что ты говоришь? Интересная история? Я рад, что тебе понравилось. А теперь расскажи свою. Как ты попал к нам? Какая у тебя история? Не торопись, вспоминай, теперь у тебя много времени... - проговорил я, с широко открытым ртом и из ушей моих полилась кровь.

Тени оживают в полдень

Я знаю, чего вы ждёте от меня. Думаете я сейчас так начну: «В одном тёмном-тёмном лесу или в чёрной комнате…». Да, мы все боимся темноты. Но в этой истории всё будет наоборот.
В одном маленьком городке, где все друг друга знают, произошло страшное событие. В своей собственной постели нашли тело молодого парня. В руках он держал нож, а на лице было выражение такого ужаса, словно он умер от страха. Но нет, умер он от ножевого ранения в живот. В последствии выяснилось, что молодой человек убил себя сам.
Конечно, большинство жителей городка не поверили полиции. А как можно было поверить? Ведь все знали погибшего парня как веселого и активного человека. А тут такое странное самоубийство. Люди заговорили о маньяке с ножом. Соседи парня и просто прохожие стали обходить стороной пустой дом.
Прошло 2 месяца. В город приехала девушка и поселилась в пустующем доме. Горожане сразу заинтересовались девушкой. Им не составило большого труда выяснить, кто она. Оказалось, что эта сестра парня, единственная его родственница, которой достался по наследству дом. За прошедшее время в городе всё было тихо, люди стали спокойно ходить около дома. А через неделю сосед осмелился даже зайти в дом и познакомиться с девушкой. Причина у него была веская. На следующий день после приезда девушка выключила в полдень свет во всём доме, зашторила окна в спальне и до сих пор не выходила наружу.
Мужчина, друг погибшего парня, однажды вечером подошёл к двери соседского дома, постучал, но в ответ услышал только тишину. Он решил заглянуть в окна, но внутри было темно и ничего нельзя было рассмотреть. Вернувшись к двери и постучав ещё раз, сосед постоял около неё немного и решил обратиться в полицию. Полицейские взломали дверь и вместе с соседом зашли внутрь. Внутри было темно и тихо, так тихо, что слышно, как тикают часы. Тик-так, тик-так, тик-так… Отсутствие других звуков пугало мужчин. Они медленно шли к спальне. Свет почему-то не решились включить, шли в темноте. Во второй комнате, когда глаза привыкли к темноте, мужчины заметили, что двери в другие комнаты забаррикадированы мебелью: стульями, диваном. Дверь в спальню была свободна, но открывать её не хотелось. От двери веяло страхом. Мужчины остановились около двери в нерешительности. Полная тишина говорила, что в доме никого не было. Но сосед ранее уверил полицейских, что из дома никто не выходил.
Один из полицейских всё-таки решился. Как только он подошёл к двери и взялся за ручку, раздался голос из спальни.
− Уходите… И не включайте свет, − тихо проговорила девушка.
− С Вами всё в порядке? – спросил полицейский.
− Да, со мной всё хорошо.
− Что случилось с Вами? Почему нельзя включать свет?
− Тени… − после долгой паузы ответила девушка. – Они везде… Они преследуют меня. Они хотят меня убить! Но когда темно, я в безопасности. Ни в коем случае не включайте свет, вы слышите! Ни в коем случае! – уже кричала девушка.
Мужчины переглянулись. Решив, что хозяйка дома сошла с ума, один полицейский продолжил разговор, а другие пошли осматривать дом.
− Как именно тени преследуют Вас?
− В полдень моя тень оживает. И другие, наверное, тоже. Я точно не знаю – успокоившись ответила девушка. – Тень управляет мной. Я не могу сопротивляться. Она… Вы включили свет? – вдруг закричала она. – Уходите, скорее!
− Успокойтесь, − уговаривал полицейский девушку. – Здесь пятеро мужчин вместе с Вашим соседом. И он не кажется слабым человеком. Так что если Вам будет что-то угрожать, мы сможем Вам…
Тишину нарушил грохот. Мужчина перестал говорить. Шум раздавался в самой дальней комнате, у входной двери. Там находились трое полицейских и сосед. «Что могло случиться с ними?» − заволновался полицейский. Он не верил девушке, но она была такой испуганной, что и он невольно заразился её испугом. За стеклянными вставками двери в холл мелькали силуэты и слышались крики. Через несколько минут всё стихло. Мужчина шёл к двери в темноте, так как свет горел только в холле. С каждым шагом в тишине он всё больше поддавался панике. В голове крутилось: «Тени хотят меня убить!».
Когда до двери оставалось несколько шагов – раздались выстрелы. Один, два, три. Дверь распахнулась. В проеме появился один из полицейских. Он сжимал пистолет двумя руками, а ни лице была гримаса страха и боли. Видно было, что он борется с собой.
− Она убила их. Я не могу ей сопротивляться, − с болью в голосе сказал он.
− Кто, она? – спросил его собеседник, в глубине души зная ответ.
− Моя тень. Она заставила меня. Никогда бы не поверил, что скажу такое, но тени оживают. И они хотят убивать.
В этот момент тень говорившего отделилась от него, приблизилась к его уху. Мужчина напрягся, а затем направился к выключателю. Стало понятно, что он хочет включить свет, чтобы тень его собеседника ожила. Вспыхнул свет. Мужчины внимательно всматривались в тени. Когда тени начали отделяться от людей, один из полицейских бросился к другому в попытке отобрать пистолет. Он не успел. Его тень коснулась пистолета первой. Мужчина обмяк и, нехотя переставляя ноги, направился к пистолету. Забрав оружие, он направил его на своего коллегу. Раздался выстрел, мужчина упал. Убийца, сжимая пистолет с такой силой, что костяшки пальцев побелели, развернулся и пошёл к спальне с девушкой.
Утром жители городка обнаружили в доме тела пяти мужчин и девушки. Никто не смог объяснить, почему полицейские расстреляли друг друга и двух ни в чём не повинных людей. Но все почувствовали, что, открыв дверь дома, они выпустили из него что-то по-настоящему злое. Но что именно, они узнали лишь в полдень.

БЫТЬ МНЕ ТЁМНОЙ ВОДОЮ, БЫТЬ ЧИСТОЙ СЛЕЗОЮ...

Лошади, привязанные меж сосен, тихонько всхрапнули и дёрнулись, когда я приблизился к биваку. Солдаты и офицерские чины уже расселись у костров, многие сняли кивера с митрами, оставив головы обнажёнными и устроив их поудобнее на сёдлах. Здесь, на линии света и тьмы, где я остановился, обволакивало меня запахом хвои от свежих шалашей и набросанных возле костра веток. Гвардейцы уж выпили чаю, кто-то плеснул в него горячительного, и помятый походный чайник посверкивал бронзовым боком. Как золотые нити на эполетах у некоторых служивых. Все остальное виделось блёклым, грязным и усталым, как и бывало всякий раз в долгих походах.

Здесь и застал я начало разговора...

- Вы, Пётр Семёныч, храбростью-то не сильно задавайтесь. А то мы-то все скромных достоинств люди. Засмущаете, право слово.

Названный Петром Семёновичем, нестарый ещё солдат, пригладил рыжеватые усы, достал потрепанный кисет да замер. Глаза у него были острые, зоркие, словно через темень прощупывали.

- Перед Отечеством не стыжусь, но не шибко велики заслуги. А Павловские гвардейцы всё храбрецы известные, под дарованными императорскими знамёнами ходим.

Один из солдат, перевернувшись на бок на ветках, засунул ладони под мышки, пробурчал:

- Да здесь многие покамест цыплята желторотые, а ты ещё с Березины. Под Лейпцигом геройствовал, что ж тебя напугать может?

Пётр Семёнович опустил глаза, и плечи его словно опали.

- Да есть история одна… Не изволите ли послушать?

- А то как же! Непременно! – Солдаты добродушно закивали, хотя на лицах уже явно отпечатались усталость и скорый сон.

Пётр Семёнович заговорил спокойным голосом, неторопливо. Под его слова потрескивал костерок, всхрапывали лошади, да плескалась большая рыба в заводи неподалёку. От соседнего костра донеслась песня:

Выпьем же и поклянемся,
Что проклятью предаемся,
Если мы когда-нибудь
Шаг уступим, побледнеем,
Пожалеем нашу грудь
И в несчастье оробеем.

- Случилось это, братцы, аккурат после боя на Березине. Народу тогда полегло – тьма. Сказывали, тысяч тридцать по берегам лежало, конных, пеших. Бонапартий когда через реку уходил, так основной состав-то увёл. Однако, многие орудия и часть армии остались на восточном берегу. А за армией ещё всякого люду тащилось гражданского, обозами, телегами, каретами. Бабы, ребятишки. Все, кто тогда из Москвы-то сбежал из сочувствующих и прочих, все здесь, возле реки, на берегу и скопились. А уж как наши казачки подоспели, да артиллерия грянула…

Тогда, как сейчас помню, оттепель случилась. Лёд на реке не встал, одни льдины плавали, а берега топкие, болотистые. Мосты француз поджёг, такая давка началась, крик стоял на много вёрст окрест. В грязь втаптывали, штыками кололи, всё людское растеряли… Ох, попила кровушки тогда землица и студеная водица. Картечью и казачьими шашками оставшихся, как колосья серпом, косило. И тоже без разбору. Служивых, гражданских. Все полегли. Устлали землю телами, а в реке трупы раздавленные да снарядами порванные, что острова. И кареты торчат остовами разбитыми, и ноги-руки-головы людские, и конные туши. Много-то совсем безвинных душ, детки малые…
И всё это вроде как даже шевелилось ещё, пока живой-то народ околевал в студёной воде. Ох, братцы, многое довелось увидеть, но этого – не приведи больше Господь.

Это уж в 13-ом наш полк к гвардии присоединили, а тогда был я гренадёром в запасном батальоне Павловского полка в корпусе генерал-лейтенанта Витгенштейна, по рекрутскому набору прошёл. Так вот, два дня спустя отправили меня и унтер-офицера Самойлова с реляцией к Чичагову.
Едем подле Березины, день короток, смеркается скоро. Самойлов парень весёлый, ус белый накручивает да бодрится, меня поддерживает от угнетения душевного, говорит, что с ним не пропаду. У него образок намоленный от матери. А у самого-то - шрам на пол лица, кончик носа отсёчён. Уж точно брешет про образок. Я похмыкиваю только, уж раз такое адово смертоубийство пережили, то уж поживём ещё. Но дальше совсем помрачнели мы. Людей-то убитых, знамо, никто не убирает, так и лежат все в куче, в землю вмерзают, слегка их только снежком припорашивает. Холодок опять припустил, но под копытами лошадей хлюпает болотистая землица, чавкает. Да вороньё орёт изредка.
Так к этим звукам привычные стали, что вроде как и тишина. А здесь вдруг крик раздаётся. Женщина кричит, вот, ей-богу. Но слабо так, немощно.

Самойлов лошадь повернул и по топкому повёл. Я чуть позади.
Сумерки уж едва-едва свету давали, чтоб различить в свалке несколько сгорбленных фигур. Они приподнялись, на нас выпятились. На фоне белёсых льдин сгорбленные, лохматые, словно самих их картечью порвало.
Рылись они там в карете какой-то, на бок заваленной. Оттуда и бабий стон, да, кажись, по-французски, тихо так… Думаю, уж не мужички ли это из Веселово или Студенки. Их избы на мосты разобрал француз, так половина жителей околела, остальные разбежались кто куда, спасаться. Ближе подъезжаем – леший разберёт. За армиями всякой гнили таскалось – что аспидов хвост длинный, мародёрством промышляли. Гадко на это смотреть, братцы. Они девицу нашли, как уцелела там – бог ведает. Но, понятно, не до женских прелестей им дело - тянули золотишко с шеи, каменья. А она уж полуживая.
Ну, унтер-то наш с коня спрыгнул, потопал прямо по грязи, старался на тела не наступать, да где там! Всё усеяно плотно, что одеялом.

- Братцы, что ж вы делаете? - говорит. – Побойтесь бога! Как же можно?..

Споткнулся обо что-то, чуть накренило его, он руки в стороны развёл. А один из нехристей возьми да и ударь его дубинкой. Наискось так, по голове.
Унтер только выдохнул. Не вскрикнул даже. Повалился, но живой ещё, может, и не сильно ранили…

А я чую, лошадь мою под уздцы кто-то хватает. И как от морока очнулся. Но мысли нет стрелять. Только об одном думаю: такой ад пережил, так что ж мне здесь зазря пропадать?! Братцы, как в тумане, пришпорил лошадь, она взбрыкнула, мордой озверевших нелюдей отбросила, грудью растолкала – и в лес я…
Видел только, как унтера в грязь запихали, затоптали, только чавканье страшное в тишине разносится над мёртвой рекой да карканье.

Вернулся я через время-то. Совсем стемнело, но надо: реляция-то проклятая при унтере осталась. Без неё головы мне не сносить. Ругаюсь про себя: зачем полез, эх! Ну вот нашли беды мы с тобой! Ехали бы далее…
Лезу по этой грязище. Холодная, топкая, по колено где-то ухожу в сырость да вонь. Панталоны суконные насквозь. Подошвы сапог перекатываются по невидимым сверху рукам и ногам, словно по скользким гнилушкам на трухлявых ветках…

Подбираюсь к карете. Где ж унтер-то? Заглядываю через обломки, вижу барышню, что там стонала… платье чёрное, кружева, что накипь на шёлке. Ей, бедолажной, ногу колесом передавило-переломало, но лежала она на одеялах, вот и держалась. Только спиной прикрывала что-то. Отодвинул её, а через серую зыбь водную глаза на меня глядят. Дитя там утопло, чуть ледок над ним прихватился уже. Вморозились в него открытые глаза. Не утонуть не может, не на свет выбраться. А ежели жив он был, пока я прятался?.. Эх… Оттолкнул я барышню, отшагнул от обоза. В воде шарю, унтера ищу. Нашёл по митре - чуть блеснул медный налобник с орлом на высокой шапке, как верстовой столб. Уж по грудь утоп, почти с головой ушёл. Словно трясина из тел и грязи поглотила. Да дальше уж тонет. Голова отвисла, один глаз залепило кровью, второй на меня таращится, рот приоткрылся, словно сказать что хочет. Я за ворот схватил его, пытаюсь удержать, ремни отворотить, а сам-то за пазухой пакет ищу. И утягивает унтера, вот крест, утягивает на дно, хотя там не выше голенища сапога кавалерийского.

Выдернул письмо, пальцы едва на ремнях разжал да зацепился за образок нательный, дёрнул и сорвал. Стою с бумагами, образком этим и вижу, как тело под грязь уходит, кровь с водой смешивает вокруг меня. Вода трупы закоченевшие колыхает, они меня касаются будто. Тёмная вода. Не видны под ней груды тел, только жмутся они ко мне всё равно. Невидные и холодные. Самому мне впору околеть. Я ногу переставляю… а над бугристой поверхностью из торчащих голов и лошадиных ног вдруг словно кочка начинает дыбиться. Подниматься. Трупы зашевелились, сползают с чего-то, что со дна проталкивается.
Уж ли жив там кто? Но у кого ж такая силища найдётся, чтоб вот так гору из тел разворошить да воду взбурлить с тиной и грязью?

И растёт эта страсть аккурат возле меня, подбирается как будто. Ноги онемели, по спине словно кипятком плеснуло. Что-то шевелилось, ползло ко мне через трупы, через тёмную воду, а я как одеревенелый. Смотрю только, как в темноте что-то из тел и упряжи конской выпрастывается. Вода хлюпает, подчавкивает. Не помня себя, развернулся, что сил было рванул по топкому берегу к лошади. Она всхрапывает, ногами перебирает, смотрит куда-то мне за спину. А я и оглянуться страшусь, братцы. За ногу меня схватило что-то. Крепкая такая пятерня, железная, я - лицом вперёд… Упал аккурат на разодранного ядром бойца, прям в нутро заглянул, оно обмороженное уже слегка, поцарапал кожу на щеках разбитыми костями. Не помню ничего, как в беспамятстве, отпихиваю в сторону. Слышу, как люд мёртвый за моей спиной в слякоть плюхается, как вода волной и льдинами под коленки бьёт, видно от него, силы бесовской, расходится, да всё вокруг колышет, как лёгкое, без весу совсем.

А перед взором только и стоят эти вмёрзшие в лёд глаза ребёночка. Верно ведь: оторвало ж его таким колыханием от матери, что защищала до последнего, и толкает за мной по дну. Ручка его поднимается над чёрной водой, вцепляется в мою ладонь – хвать! Лицо белеет в черноте под рябью, рот и глаза – открыты…

Споткнулся опять, поскользнулся, кровь виски таранит, едва выбрался, набравши полный рот мёрзлой жижи. Да уж не помня себя, прямо по телам побежал к лошади. Заскочил в седло - и с места в галоп. Обернулся только на краткий миг, а волна из мертвецов по топкому берегу обратно ползёт, в стремнину, к льдинам. Обозы колышет, отрывает кого-то от общей каши – да по течению. В темноте видать только белые пятна льдин, расходятся они, как в омуте.

Вырвался я, значит. Так и до расположения Чичагова доскакал: в одной руке - пакет, во второй - образок. А о том случае я не сказывал никому. Вскорости заграничная кампания началась, пошли на Европу Банапартия бить. Гвардейцами стали. Славно отличились, Его Величество нам флаг пожаловал, награды. Смелее Павловского лейб-гвардейского полка не было, аки львы сражались. Я шкуры не жалел, а вот все пули и штыки миновали меня. Да только случилось нам разбить бивак подле речки какой-то в Саксонии. Уж все кимарят возле костра, кто развалился на сёдлах, кто в шалаши ушёл. Один сижу пока, веткой уголья ворочаю. Костерок хорошо горит, ровно, тепло в его круге, а за ним – тьма кромешная. И только доносятся до слуха песни где-то рядом, часовые перекликаются, но что-то и они затихли, лошади тоже ни звука не издают. Только костерок потрескивает.

Я подбросил дровишек, пламя покрепче стало, поднялось. Свет лизнул лесной настил чуть подальше… и фигуру человека. Да не просто. Над шалашом выглядывает. Вынырнул словно, на меня посмотрел и замер. Не шевелится. Думаю, может коряга какая, сучок… А потом, как свет-то опять блеснул в ту сторону, вижу: уже на земле будто лежит иль крадётся по-паучиному. Я моргнул, а там тьма опять. Как увидеть? огонь слепит. Снова пламя поднялось на миг, круг расширился – а фигура чёрная ближе уж подползла. Руки-ноги в стороны, словно сучья обломанные, но шевелятся резко, будто неживые, да движет их что-то насильственно, переставляет бесовская воля. И снова всё во тьме утопло. Я поднялся с пенька, бросил палку в огонь, разворошил. И тень изменилась. Привстала будто.
Мужики спят, носы в воротники укрыли. А я к ружью тянусь. Точно! Изменяется фигура, человек да не человек вовсе, кривые руки-ноги растопырило – ползёт ко мне, смотрит чёрным лицом без глаз. Взирает из тьмы, и токмо свет меня окружает да охраняет. Ближе… Ближе… суставы пощёлкивают. Но не видно ни зги. Схватил я ружьё поперёк ложа - так заряжать надо, ежели ещё затравочный порох не отсырел… Штыком если только. А за воротник капнуло что-то сверху. Ладонью отёр – вода с тиной.
Сижу ни жив ни мёртв, звуков не слышу. А на плечо мне падает грязь, вонища вдруг ноздри забила. Чую, впереди-то нет никого, надо мной уж нависло, позади.

- Держи… - булькнуло возле уха. «Ержи…» – вот как, словно челюсть отвисла. Или не было вовсе, челюсти-то... Тут мне на плечо сызнова вода полилась. Тёмная. Илом пахнет, гниением.
В миг этот подле меня солдат проснулся - и звуки снова в уши полезли, как канонада. И шум, и храп, и крики.
Сижу, а сам понять не могу, как образок унтер-офицера Самойлова в руке оказался. Сжал его так, что ажно кожу пропорол.
Избавился я от него не так давно, шаромыжникам продал за бесценок, не знал, что делать. И вот он - в ладони моей. Проклятущий.
Слова сказать не могу, только чувствую, как жижа зловонная за воротник мне стекает, да по хребту леденит.
Вот уж, братцы, два года пуля меня не берёт, к наградам представили за храбрость…

Тут Пётр Семёнович остановился, вздохнул. Спали уже гвардейцы, кимарили, притомившись. Так и убрал Пётр Семёнович кисет. Не пригодился. И посмотрел на меня, сквозь раздел света и тьмы.
- Испугался я тогда, до смерти испугался, видит бог, не хотел пропадать почём зря в болоте этом. Смалодушничал окаянно. От страха про честь забыл. Всё больше проклятия слал на паренька, что полез тогда, смерть принял ни за что, - помолчал. - Да сам я после столько раз смерти в глаза глядел, оборотиться не мог, потому что страшно было увидеть, что за спиной. Ты ли, девица та или дитя…

Я чуть ступил к свету и протянул руку к Петру Семёновичу. Глаза его сделались застывшими. В этот раз не убежал он, пошарил за пазухой да вытянул образок нательный.
- Давай… - проговорил я. Изо рта тина полилась и земля. Капли в костёр попадали, зашипели…
Глаз не было у меня, забиты были илом со дна речного. Однако смотрел я в его глаза и себя в них видел: в непролитых слезах, в ожидаемом прощении.
Как только рука моя в свет попала, кожа сползла с неё вместе с грязной перчаткой, обвисла синюшными лоскутами.
- Тебя меня прощать незачем. Сделай так, чтоб я себя простил.
Протянул Пётр Семёнович руку да образок опустил в костяную ладонь мою…

… и упал образок в чернильную воду реки, даже всплеска не слышно, унесло его тут же течением, закопало в ил под коряги, заволокло песком…
Видел я, как Пётр Сёменович стоял в сумраке на берегу. Смотрел на то, как быстро исчезают круги на ряби речной. Один раз только рукавом глаза утёр.

Вода подхватила меня в течении и растворила без остатка, унесла в покой вечный, в забвение. Ни о чем не жалею я, в ответе за себя был и останусь. Перед совестью своей чист.
А память темнее воды этой.
Быть мне тёмной водою.
Быть мне чистой слезою…