Конкурс "Три задания". Второй этап. Голосование.

участник С = 4 балла
участник М = 3 балла
участник F = 2 балла
участник K = 1 балл

Любовь Франчески

Старая Франческа медленно тащилась по тесной флорентийской улице - тёмной, несмотря на ясное утреннее солнце. Размеренно, рывками, собираясь с силами для каждого следующего шага. Редкие торопливые прохожие, завидев её издали, поспешно разворачивались или ныряли в карманы соседних, таких же узких и мрачных, каменных коридоров. Неожиданно вывернув из-за угла и чуть было не столкнувшись с нею, бледная тоненькая девушка в ужасе отпрянула, судорожно вжав лицо в охапку разномастных цветов, которую несла перед собой. Глупцы. Они всё ещё на что-то надеются. На эти бесполезные цветы. Впрочем, старухе было всё равно. Груз, который она волокла за собой на жёсткой корявой сети, сплетённой из виноградной лозы этой ночью, прочно ограждал её от всего в этом мире - от людей, мыслей и даже от самой смерти. Которой она больше не боялась. И боялась ли когда-нибудь?

Распутная Франческа - так звали её прежде, когда была она свежа и белозуба, а чёрные кудри лились по плечам шёлком, перемешанным с солнцем. Так звали и теперь - уже дети и внуки тех, кто когда-то швырнул в неё этим именем.

Это было на празднике винограда. Первый чан наполняли всей деревней - по лозе от каждого дома - и пускали в него самых красивых девушек. Давить резвыми чуткими ступнями упругие, словно запотевшие, синие ягоды. "Что здесь делает Франческа?" - прозвучало в толпе - счастливой, возбуждённой, предвкушающей. Словно с этим вином придёт, наконец, то самое счастье - настоящее и неизбывное. Как земля и солнце. Как виноград. Что здесь делает Франческа? Наглый взгляд в упор, гадкая ухмылка. Так не смотрят на девушек. Она не выдержала этот взгляд. Вылезла из чана и как была - с тёмной сочной мякотью, стекающей по босым ногам - пошла сквозь умолкнувшую толпу.

Но она приняла своё новое имя, ни о чём с тех пор не жалела и была лишь с теми, кем горело её сердце. Когда же встретила Фабио, с пары слов поняла, что не хочет от него ничего. Только был бы у неё маленький мальчик с глазами-мокрыми маслинами и тёплыми крепенькими ножками.

Несколько лет к тому времени она жила уже во Флоренции. Однажды - ещё в детстве - побывав с отцом в этом чудном городе красных крыш, нарядных женщин и улыбчивых торговцев, она мечтала попасть сюда хотя бы ещё раз. Только этот город - прекрасный, живой и свободный - встал перед глазами, когда поняла, что никто не может решать, хороша она или дурна.

Она получила, что хотела. И у малыша Фабио были именно те глаза - крупные мокрые маслины.

Ей запомнился один день. Фабио было восемь. Он упросил её покататься на лошади. И взяв повозку, они поехали по окрестностям города. Проезжая мимо винодельни, она притормозила. Молодой парень давил виноград в большом чане. Так весело, что она залюбовалась. Парень улыбнулся ей - широко, открыто. Подмигнул Фабио: "Нравится? Полезай ко мне. И мать бери." Было в нём что-то простое и очень чистое. Без стеснения закатав юбку, она залезла в чан. Крепкими руками парень подхватил Фабио и поставил рядом - в прохладное комковатое сине-красное месиво. Ох, и оторвалась она тогда! До полного бессилия вымесив давнюю обиду и растворив её в начинавшем бродить соке. Под конец она уже смеялась - легко, счастливо, без всякого удержу. Вместе с Фабио и хорошим тем парнем.

Кажется, в тот день она и узнала, что загнала себя в ловушку. Решив когда-то, что совершенно свободна. Поняла вдруг, что сын не останется навсегда её маленьким Фабио. Однажды он узнает её имя и - почему-то она знала это точно - не простит. Слишком сильно он любил её - словно, кроме матери, не было для него в мире другого света. И она смирилась с неотвратимым. Решила, что отныне каждый день станет жить, как последний. Будто уже завтра сын покинет её, и она останется одна. Фабио было пятнадцать, когда они говорили в последний раз.

Ей очень нравилась девушка, которую он взял себе в жёны. А позже она тайком любовалась их сыном – с такими же как у него глазами-маслинами. И всё у них было хорошо, ладно. Настоящее счастье не нарисовать. Оно как солнце - тепло от него всем вокруг. И ей тоже было тепло.

Когда Фабио заболел, Паола взяла сына и уехала из Флоренции. Франческа не судила её. Надежда уже покинула этот город. И с каждым днём он всё более походил на ад. Матери бросали своих детей умирать в одиночестве. Что уж говорить о муже.

Последние три дня она провела с ним. Сначала он не принял её. Но когда ослаб и не имел больше сил сопротивляться, она была рядом и делала всё, что, как знала, может облегчить его муки. Час за часом ему становилось хуже. Язвы множились, пухли и плавились. Ужасающие чёрные пятна всё более охватывали тело. Если бы теперь ей пришла нужда узнать его среди других несчастных – вряд ли смогла бы она это сделать.

Франческа знала дурманы. И могла молиться. Истово, полыхая и сгорая - до самозабвения. Иногда ей казалось, что она теряет рассудок. Уходит в какой-то другой мир. Там она успокаивалась и словно набирала сил для дальнейшей борьбы. Бессмысленной, но необходимой - убеждённость её в этом была совершенной. До тех пор, пока душа его держится за тело - гноящееся, обугленное, словно показывающее живым, каковы они - муки ада, - она будет помогать ей. Будет молиться. Будет омывать это тело - её страшное пристанище - и унимать его боль.

К исходу третьего дня стало понятно, что конец близок. Натянутой струной сидела она подле. Словно ловя его мятущиеся мысли. Вдруг, она узнала его лицо. Нет, не лицо. Едва уловимое выражение...Улыбку? Поймала движение  в коленях. Ступнях... Она не плакала всё это время. Но теперь слёзы хлынули безудержно. Она поняла, что сейчас он вместе с нею и тем парнем давит чёрный виноград...

Лозу она приготовила заранее. Наутро сеть была готова. По пути из города несколько раз её пытались остановить, чтобы забрать его. Но никто этого так и не сделал. Кого они видели за её спиной? Впрочем, ей было всё равно.

К вечеру они были далеко за городом. К следующему вечеру она была уже одна. Теперь - совсем.

Мечта о полёте
(Основано на реальных событиях)

Мой отец дал мне красивое имя — Султана. Он искренне радовался, когда имя, данное им его детищу, нравилось кому-то ещё. Это единственное, что он делал искренне.

Я не знаю, когда он стал таким. Другим я его не знала. Он говорил, что и здесь, и в Англии, откуда он родом, люди забыли простую вещь — все они состоят из одинаковых частей. Я все удивлялась, как можно забыть такую очеведную вещь.

В Лондоне, рассказывал отец, в небе парят дирижабли. Мне они представлялись воздушными пароходами. Я мечтала стать одним из них. Но вместо неба поплыла по Миссисипи.

Люди, плывущие со мной, называли себя южанами. А были ещё северяне, с которыми они воевали. Я видела раненых и убитых среди них. Мои котлы не могли понять разницу между ними.

Люди, я заметила, не ценили не свою, не чужую жизнь. Самым важным для них были деньги. Вот и Джеймс, мой капитан, не смог от них отказаться. Ведь за каждого человека, которого я должна была перевезти, платили "бешеные деньги".

Столько людей в одном месте я никогда не видела. Их были сотни. И я поняла, что не смогу их перевезти, когда среди это толпы увидела знакомые лицо.

Юный паренёк приходил к моему отцу почти каждый день. Он уговаривал его сделать какое-то оружие. Отец согласился. Но я так и не увидела это оружие. А сейчас он держал в руках кусок угля, в котором можно было рассмотреть шестеренки. Парень называл себя южанинином, а везти мне нужно было северян.

Даже я смогла сложить дважды два. От страха во мне что-то лопнуло. Но жадный Джеймс заставил механика всё быстро починить. На котёл наложили самую тонкую заплатку и забыли. А в топку незамеченным попал страшный кусок угля и не один.

Как на зло, река разлилась не на шутку. Иногда вода выходила из берегов почти на пять километров. Мои винты не справлялись.

Я всё плыла и думала, вспомнят ли когда-нибудь люди, что, раз они состоят из одинаковых частей, то и договорится могут без войны.

От смерти меня отделяет совсем ничего. Интресно, становятся ли пароходы после своей гибели дирижаблями?

* * *
27 апреля 1865 года на Миссисипи затонул пароход "Султана". Это самая крупная в мире речная катастрофа до сих пор. Число погибших колеблется между 1168 и 1547 человек. Обломки прохода нашли только через 117 лет.

Вспомни, вспомни то, что глаза однажды узрели...

Бетон под ногами дрожит. Наверняка из-за очередного налета "Кобуто". Чего они хотят добиться, в очередной раз утюжа руины "Гнезда ястреба"? С самого начала войны у нас ни сел ни один корабль и теперь вряд ли сядет вообще. В чем логика, в чем смысл всего этого? Ха, мир еще способен меня удивить новым ведром безумия прямо за шиворот старой куртки...

В туннелях, оставшихся еще с времен первых поселений – тогда, когда еще строили на совесть, без "распила", тихо.
Хотя... я просто забыл о "колпаке" и, сняв с ушей шумоподавители, погрузился в привычные ночные звуки: храп, сопение, местами плач. Они нагоняют уныние и я невольно тянусь к яркой бутылке с газировкой. Светящаяся в полутьме надпись обещает сладость фруктов... Апельсин! Апельсин! Агент Оранж!, но все, что я получаю – приторный сироп, почти скрипящий на зубах.

В воде у нас недостатка нет, в отличии от бутылок, потому мне приходится встать и, вновь нацепив "колпак", пройтись по коридору, вдоль "номеров".
В них, на койках, скрытых за призрачной, чисто символической, защитой стен из простыней, сшитых вместе журнальных страниц и газет, лежат люди, и в свете множества экранов самых разных размеров я вижу знакомые лица.
И не хочу, но вспоминаю истории: их и тех, кто лежал там задолго "до".

Я бы и рад не видеть так же, как не слышу, но искусственные глаза лишают меня такой привилегии. Тьма крадет у имплантированных сенсоров только цвета и черно-белый мир обступает, возвращая в прошлое и вынуждая бояться настоящего. А будущее... О нем лучше и не думать вообще.

Ворон, дремлющий у стены в знакомой позе, именно этим и занимается. Недавно расставшись с левой рукой (проклятые мины- пауки!), он почти все время сидит на обезболивающих и я ловлю себя на мысли о том, что даже смерть не заставит его очнуться. Не самый плохой исход – все равно боль и пилюли высушили его личность досуха, оставив лишь нагоняющую депрессивные мысли оболочку.

Когда я прохожу мимо, стерильно-белая пластиковая кисть поднимается и он (нет, оно!) хватает меня за штанину. "Колпак" не нужно снимать, чтобы прочитать по черным губам на худом бледном лице словосочетание "сигареты есть?"- единственную оставшуюся песню с этой покореженной дивным новым миром пластинки.

Они – универсальная валюта в мире рухнувшей экономики и они у меня есть ("Гвозди", "Кенги", "Джеки"- все в пачке из-под "Ударника"), но не для него. На короткое мгновение я задумываюсь, стиснув кулаки в карманах: не проще ли прямо сейчас заставить эту карикатуру на моего друга замолчать навеки? Удар неубиваемого желтого "берца" – и все, воспоминания!

Но нет, я не могу так. Сегодня эфир пронзает только безразличное "нет" и я ухожу от мгновенно забывшего этот обмен словами существа.

Дальше, гораздо дальше от всего этого тихого ужаса во времени и пространстве, лампочка мерцает над потрескавшимся зеркалом, то и дело проигрывая темноте. Мне без разницы исход- лишь линзы автоматически настраивают баланс, но место напоминает о лучших временах и лучших местах, потому я просто стою и смотрю на отражающего в посеребренном стекле призрака, который должен будет стать мной.
Пальцы сжимают наполненную смесью воды и сиропа бутылку и конденсат капает вниз, на потрескавшуюся от времени плитку: кап- кап. Кап- секунда, еще кап- другая, и время жизни уходит с ней. Месяцы в тишине, годы вдали от Земли.

Иллюзий непричастности больше нет, каждый и всегда был частью проблемы, будь на их спинах орел "Объединенных" или карикатурный череп "Мэверика". И даже сейчас, за миллионы километров, в ушах все еще стоит какофония криков, выстрелов и взрывов. "Колпак" может заглушить голодного младенца за стеной из простыни, но голоса в голове ему неподвластны.

"Кайф"или "Драма"- –дело другое, но я предпочту быструю смерть, если дело дойдет до такого выбора. А не пилюля за пилюлей, пока не станешь, как Ворон.

Или Дикарь. На стене позади хорошо видны его лучшие работы. Выполнены вручную, встроенными когтями "Харкурт" по собственной крови автора под воздействием "Драмы". Мне потребовалась обойма из "М9" и с полдесятка ударов "берца", чтобы в его воспаленных глазах мелькнул разум. Мелькнул – на короткие доли секунды и погас – уже навсегда.

Набрать воды в пластик и резину искусственных пальцев, плеснуть ей на лицо, ощутить хоть что-то, кроме таящегося глубоко внутри океана черной холодной ярости – я делаю так каждый раз, когда теней людей перестают ходить вокруг да около и по коридорам со мной гуляет только сквозняк.

Когда-то, сотни и сотни боев назад, он бы вынудил меня поплотнее кутаться в куртку. А теперь он просто напоминает о том, что на мне еще есть чему мерзнуть. И это приятное чувство.

В вентиляционных каналах как всегда неуютно: поток ледяного воздуха мчится вдоль гладких туннелей на скорости 25 метров в секунду. Стенки покрыты льдом и, если ты попадешь туда, то будешь лететь до самого нижнего города, с каждым мгновением все сильнее и сильнее превращаясь в ледышку. Которая неминуемо разлетится на сотни кусочков при ударе о защитную решетку.

С учетом того, куда движется эта планетка, перспектива не из худших, но сегодня в туннель, навстречу реву метели, отправляется лишь моя рука и бутылка, зажатая в искусственных пальцах.

Мир меняется, война меняется, не меняется лишь дерущий глотку химический привкус "Агент Оранжа", который только минусовая температура делает пригодным к питью.

Люк задраен вновь и я, оставив холодный металл позади, иду дальше, поднимаясь все выше и выше. На стенах, расписанных целыми поколениями, видно меняющийся мир: от небрежных каляк-маляк самого начала упадка до проработанных рисунков тех, кого уже некому было останавливать.

Потолочные проекторы рекламы, способные выдержать даже удар из "РПГ" в руках недовольного потребителя (проверено мной лично), в очередной раз ослепили обещаниями: туры по местам, уже уничтоженным войной; штаны для работ в саду- вещь, жизненно необходимая на моей прежней работе; мультиварка "Барк"- "8 из 10 марсиан выбирают нас! А ты среди них?".

Теперь этот привет из прошлого уже совсем не раздражал своей живучестью. Я даже не прибавил шаг, чтобы поскорее покинуть поле зрения сенсоров, а наоборот, замедлился, чтобы ухмыльнуться былым ценностям и дать машине возможность считать полустершиеся логотипы, сопоставить их с собственной базой данных и выдать другие предложения фирм.
Газировка снова порадовала ярким роликом про истерично дрыгающего тазом человека в оранжевом латексе и беснующихся вокруг детишек, каждый из которых был заключен в ядовито-желтом шарике. Название фирмы при этом повторилось раз пятьдесят и я сам едва удержался от того, чтобы проорать его вслух.

Поговаривали, что кто-то из этих "шариков" так там и задохся, но все там будем, не так-ли? Следующая реклама, уже джинсов, с множеством округлостей и жутковатым маскотом в виде штанов с руками и глазами, как всегда, застала меня врасплох, едва не заставив подавиться уже совсем не отдающим апельсинкой сиропом. Хватит с меня телевизора на сегодня!

Бронежилеты "Омни консьюмер" проводили меня до самого поворота, сопровождая каждый шаг бешеным миганием поврежденных файлов ролика о преимуществах своих бронепластин. Их талисман – павший герой самых первых войн корпораций, появился в видео под самый конец, заставив грустно ухыльнуться на словах: "Моя основная директива: уничтожить все высокие цены!"

Завернув за угол, я вернулся в реальность из обманчивых зыбких грез потребительского рая. И здесь уже пахло войной и смертью. Куски дронов, из которых мы извлекали боеприпасы, схемы и все, что могло пригодиться, так и валялись повсюду, затрудняя видимость. "Обманки", "шифраторы", "джаммеры" – все это фонило прямо в мой мозг ровно до тех пор, пока сенсор "свой-чужой" не отзывал псов. И мир вновь становился болезненно-четким.

Зона разборки напоминает кладбище и, шагая мимо покореженных машин, я невольно спрашиваю себя: сколько еще потребуется боев, потребуется замен, чтобы возникли сомнения насчет того, где лежать моему трупу. В морге или здесь, рядом с другими сломанными машинами для убийства.

Здесь темно и в зеркальной панели я внезапно вижу нечто, заставившее схватиться за оружие. Однако, когда пальцы уже легли на хваткую спинку рукоятки, сенсоры поняли, что это всего лишь я сам. Незнакомый, пугающий, чуждый "я".

Отпустить пистолет, поднять с пола упавшую бутылку, отпить из нее и деланно рассмеяться- я уже делал так прежде. Даже слишком часто, чтобы считать. Когда я стал чужаком самому себе? Когда же...

Эхо смеется. Надо мной или же со мной? Только ему известно. Еще одна загадка, что я задаю себе вновь и вновь в надежде, что получу ответ. Однажды кто-то сказал мне, что безумие- это повторение одних и тех же действий в надежде на иной результат. И теперь я понимаю- мы все здесь уже давно спятили.

Возвращение блудного вратаря

Мира Марковна стояла на балконе и вглядывалась вдаль. Залитая золотыми лучами вечернего солнца, со скрещенными на груди руками и гордо вскинутой головой, она была похожа на статую полководца, готового к сражению.
Легкий ветер носил по двору первые желтеющие листья, почтительно огибая пышную фигуру Миры Марковны, соседки снизу переговаривались шепотом, изредка воровато вскидывая глаза ко второму этажу. Дворовый пес Федька вылез из будки и думал было гавкнуть, но не решился и залез обратно. Из противоположного дома оглушительно и пьяняще пахло жареной картошкой.

Мира Марковна ждала, когда вернется ее сын.

Яша несся по затихающим одесским улочкам, молотя спортивными молодыми ногами по мостовой и понимая, что катастрофически не успевает. Футбольный матч сегодня задержали почти на час, а потом команда с воплями радости качала своего вратаря, так что Яков Зальцман чуть не брякнулся на землю из дружеских рук, а потом пришлось тащить кубок в спортивное общество «Динамо» и выбирать ему достойное место на полке. Так что, когда Яша опомнился, вечер уже золотил крыши домов, а время стремительно убегало, капая последними секундами.

Блудный сын Миры Марковны вломился через ветхий забор в палисадник позади своего двора и ринулся к запертому сарайчику. Заперся там, отыскал на ощупь в подступающей темноте сверток с одеждой и скрипку и начал лихорадочно переодеваться.
Ровно через три минуты во двор вошел скромный паренек в цивильном костюме, с извечной грустью в глазах и скрипичным футляром под мышкой.

- Яша! – громогласно раздалось с балкона, - Ты таки хочешь моей смерти! Шо могло произойти такого, что я тут стою как статуя Ришелье и делаю себе нервы последние два часа?!
Яков Зальцман стиснул челюсти.

Неизвестно, какими путями, скорее всего, вовсе неисповедимыми, в нормальной еврейской семье родился футболист. Мальчику Яше, у которого дед Мойша был скрипач, дед Фима был скрипач, и даже дядя Боря, хоть и был позором семьи, но все же весьма прилично играл на губной гармошке, любовь к музыке не передалась. И даже наоборот, передалась любовь к спорту. Мама Мира не могла принять того, что сын бегает по улице, вылавливала его и засовывала в руки скрипку. Маленький Яша страдал безвинно и безмерно, пока не придумал ходить на уроки скрипки к хромому учителю Рабиновичу и отдавать ему завтраки в обмен на то, чтобы тот эти уроки не проводил.
Постепенно обман ширился и рос, и сейчас уже взрослый шестнадцатилетний Яков, сильно раздавшийся в плечах, только что одержавший вместе с командой победу на городском матче по футболу, тащил скрипку домой, изображая, что возвращается из консерватории.

Двери, в которые он только-только хотел постучать, распахнулись, как от пушечного удара. В проеме стояла Мира Марковна, а за спиной у нее – тетя Соня, дядя Йося, их сын Фима, дядя-Боря-позор-семьи, его дочка Ривочка, бывшая дяди-Борина жена Сара и почти незаметный за широкими спинами родни кроткий папа Семен. Все они выжидательно смотрели на молодого человека со скрипкой, как стая волков на одинокого лыжника.
- Яша! – драматически сказала мама Мира, заломив полные белые руки, - Что ты себе думаешь за мое здоровье? Ты хочешь, чтобы у меня разорвалось сердце? Ты совсем не жалеешь свою маму и всех наших родственников, которые сидят тут битых полдня и уже съели все печенье в доме, потому что ждут твой концерт!

Яков вздрогнул и облился холодным потом.
- Какой концерт, мама? – спросил он слабым голосом.
- Таки тот концерт, который я им обещала на воскресном обеде, вот какой концерт! Потому что тетя Соня сказала, что ее Фима играет на скрипке лучше, чем мой сын, хоть и ни разу не ходит в консерваторию! А я говорю, что мой Яша играет так, что слезы катятся из глаз, и пусть мне кто-нибудь скажет, шо я вру!

Мысли Якова метались в голове, а загорелая рука все крепче стискивала футляр со скрипкой. Играть он не умел от слова совсем. Невероятно, но до сих пор ему ни разу не предложили продемонстрировать свое умение игры, и это дало ему ложное чувство безопасности.
Но этот час должен был когда-то пробить, и вот он пробил.

Успешная карьера на футбольном поле научила его быстро принимать решения и не бояться опасных моментов.
- Мама, идите в комнаты, - сказал он, - я только умоюсь, потому что нельзя пыльными руками трогать этот святой инструмент.
Скрипка досталась Якову от дедушки Мойши, так что вся родня почтительно покивала и удалилась в большую комнату готовиться ко встрече с прекрасным.
Времени было не больше минуты.

Резким движением Яша закатал рукав белой рубашки, взял в руки нож, потом, подумав, сморщился и вернул на место. Взгляд его упал на старую пыльную вазу, которая стояла на краю шкафа на самом верху и буквально напрашивалась на то, чтобы стать орудием преступления и обмана.
Четким, выверенным пинком горе-скрипач заставил тяжелый шкаф закачаться, ваза мгновенно подхватила это движение, сорвалась с насиженного за многие годы места и отправилась в короткий, но величественный полет прямо к своей гибели.
На дикий грохот сбежалась вся родня. Бледный мужественный Яша сидел возле умывальника, зажав разрезанную осколком ладонь, и при их появлении лишь смог проговорить:
- Прости, мама, я таки не сыграю тебе сегодня…
Он еще хотел пустить скупую слезу, но вовремя понял, что это перебор.

Но, к его удивлению, родня не начала ахать и толпиться вокруг, а стояла в дверях молча и смотрела куда-то вниз, где среди осколков вазы что-то блестело.
- Мирочка, солнце мое, разве это не твои серьги? – спросила тетя Сара, прищурив ехидные карие глаза, - Те самые, которые с жемчугом и за которые ты прожужжала нам все уши, что пришлось их продать, чтобы заказать Яше новый смычок и струны из самой Италии от знаменитого мастера, шоб он был здоров! Потому что Яша занимается так много и так сильно, что изорвал все струны дедушкиной скрипки, а смычок стал похож на старую метелку нашей бабушки Фаи. И что ты мне сейчас будешь говорить, что этот итальянский мастер был так счастлив игрой Яши, что вернул тебе серьги обратно?

Яков поднял голову. Мира Марковна стояла в дверях, глядя прямо перед собой, а в глазах застыло странное выражение. Одной рукой она то сжимала, то отпускала край шелковой шали на груди.
- Ну-ка, сынок, дай поглядеть на твою скрипку, - решительно потянулся к футляру дядя-Боря-позор-семьи.
Яша кинул беглый взгляд в приоткрытый футляр и увидел, что на инструменте, который лежал на выцветшем зеленом ложе из побитого временем бархата, не было ни одной струны.

Он не знал, что еще много лет назад к Мире Марковне пришел старый Рабинович и попросил не мучить сына музыкой, потому что «когда бог раздавал всем хорошим мальчикам скрипки, этот шлимазл стоял в совсем другой очереди». Тогда она со злости чуть не проткнула смычком и Рабиновича, и своего доброго мужа Сему, сняла со скрипки струны и решила подождать, пока Яша это заметит.
Но он не заметил.
Постепенно Мира Марковна его простила.
И даже ходила иногда посмотреть, как он играет в футбол.
А сегодня, в день спортивного триумфа сына, решила закончить со всей этой историей раз и навсегда.

Яша, на которого внезапно обрушилось понимание ситуации, на пару мгновений выключился из реальности, а когда включился в нее снова, дядя-Боря-позор-семьи стоял посреди кухни, тряс старенькой скрипкой, которая без струн казалась немой и беспомощной, и гневно вопрошал в сторону родни:
- И скажите таки мне, на чем играет наш гениальный мальчик? На вот этом дубовом бревне?

Родня ахнула, потрясенная одновременно коварством Яшиной семьи и богохульством по отношению к фамильной ценности. Дядя Боря, стремясь изо всех сил разделить титул Позора Семьи с кем-то еще, патетически взмахнул инструментом и вдруг выпустил его из рук.
Скрипка, похожая на вспугнутую ласточку, вспорхнула к потолку и полетела в сторону открытой двери балкона.

Яша, словно в замедленном кино, увидел озадаченную физиономию дяди Бори, расширенные глаза Миры Марковны, открытый в ужасе рот папы Семы, и тут же его подхватили и взметнули вверх древние инстинкты охотника, благодаря которым в ворота его команды сегодня так и не смогли забить ни одного мяча.
В тигрином прыжке он рванулся через всю кухню, успел подхватить скрипку и прижать ее к груди, как мяч, успел даже торжествующе улыбнуться, прежде чем свалился через перила шаткого балкончика со второго этажа.
-Яша!!! – закричала Мира Марковна так, что по всей улице с шумом сорвались с крыш голуби, и кинулась на балкон.

Ее сын лежал внизу среди некогда роскошных кустов гортензии, которые теперь пришли в полную негодность. Скрипка, целая и невредимая, покоилась сверху. Щека Яши была поцарапана, но он улыбался.
- Мама, я поймал! Ты видела, поймал! – крикнул он.
- Яша, если ты убился, домой не приходи, потому что я сама тебя убью, - простонала мама Мира сверху, нашаривая сердце поочередно то в правой, то в левой груди.
- Мирочка, не надо, ведь это наш сын, мы все решим, - испуганно бормотал папа Сема и совал жене валериановые капли.

А Яков Зальцман лежал на клумбе, ощущая, как сердито колются снизу стебли гортензии, как болит поцарапанная щека, как греют вывихнутую ногу последние лучи воскресного солнца, и был абсолютно и непередаваемо счастлив.

Фортуна в полоску


В далекие времена, когда народом правил Добрыня Никитич произошла эта история.

Вернувшись с очередной победой над врагом, царь Добрыня наказал лучшим богатырям отправиться в лесную чащу и построить каменную темницу. Спустя месяц воротились молодцы в столицу, отстроив терем с подземельем.

Стеречь узника, назначен был Ванька Стрелец, сын кузнеца из ближайшей деревни. Собрав свои немногочисленные пожитки, отправился юный герой охранять темницу. От самого царя Добрынюшки наказ был: «Двери никому не открывай». Шли годы. Лицо постарело, седина в волосах появилась да борода до груди отросла. Нес он службу исправно и всегда помнил о наказе царя. Только одиночество долгими вечерами одолевало. Заскучал Ваня по дому. Тоска по родным одолела. Ложился спать богатырь с тяжелыми думами, а поутру снова вставал с полными силами.

-Эхъ ты! Проказа лесная. Да я из тебя костлявой всю душу выбью. – Размахивая дубиной в руках, богатырь несся за маленькой сгорбленной старушкой в тряпье.

- Ну Ванюшенька, родненький. - Причитала на бегу Баба Яга, успевая спрятаться за дубовый стол от летящего в нее кувшина. – Я только одним глазком посмотреть. Любопытство страх как одолело.

- Я тебя Ягуша сколько уму разуму учу. Не велено открывать значится никто не пройдет! – От быстрого бега Ванька запыхался весь и взмок.

- Ты присядь, отдохни. – Бабка зачерпнула плошку воды и протянула богатырю.

- Плюнула? – Щуря глаз и насупив брови, спросил грозным тоном богатырь.

- Вот те крест Ванюша, не плювала!

- Изыди старая, без тебя тошно.

- Ухожу, ухожу. – Семимильными шажками Баба Яга попятилась в сторону выхода.

Отдохнув, Ваня взялся за метлу и стал наводить порядок. Снаружи послышалось движение, кто – то тихонько крался вдоль стены.

- Вот неугомонная старуха. – Выскочив на крыльцо, он хотел бросить метлу в нарушителя спокойствия, как заметил обыкновенную кошку.

Полосатая трехцветная красавица сидела под окном и намывала мордочку. Грозный вид богатыря не спугнул кошку. С любопытством она посматривала в сторону Ваньки. Радостный такому гостю он вынес на порожек миску молока и корку черного хлеба. Так с тех самых пор и осталась она с Ванькой жить да сторожить вход в подземелье. Назвал он пушистую трехцветку - Фортуна. С появлением кошки мелкая нечисть перестала в темницу ломиться. В теплое время котейка отдыхала в тени кустов или спала на дереве, а к вечеру возвращалась к хозяину. С наступлением холодов спускалась в подвал и грелась возле каменной стены. Хоромы Ванька никогда не топил. Был таинственный секрет у этого места. Каменные стены всегда были теплыми, а возле входа в подвал всегда как у очага горячо и спокойно.

Но то ли зимы становились холоднее, то ли стены самой темницы постепенно холодели. Былой жар ушел и Ванька кутался в теплое ватное одеяло. По ночам Фортуна начинала жалобно мяучить и царапать дверь пока не выбивалась из сил и не засыпала, свернувшись клубочком.

Пожалел Ванька кошку. Решил разок посмотреть, что за диковинный зверь столько лет взаперти сидит. В такие минуты страх берет до костей. Вышел он ранним утром, когда еще солнце не показалось, и направился к избе старухи. Сидела Яга на скамейке и читала свою магическую книгу. Только завидев богатыря подскочила, раза три вокруг покрутилась и снова села уже без книги.

- Пошли костлявая.

- Не пойду. Опять дубиной размахивать будешь ирод.

- Как знаешь. Было хотел пригласить полюбоваться темницей, двери открыть.

- А не обманываешь ли ты часом?

- Бывай корга.

- Только метлу прихвачу, и мигом догоню.

Через время Баба Яга и богатырь спускались к подземелью. Заржавевший замок с трудом поддался и со скрипом двери отворились. Старушка несла свечу, оба ступали медленно, стараясь разглядеть в темноте обитателя этих стен. Глаза привыкли к темноте. От огонька свечи стали видны очертания дремлющего существа. Чешуя играла переливами бирюзы, плавно перетекая в изумрудный отлив.

- Вань, да это же пропавший более двадцати лет назад Горыныч.

- Да какой там Горыныч. Я ж из простой семьи кузнеца буду. Это по долгу службы звание мне дали – богатырь. Царь бы поручил такое важное дело одному из войска.

- Горыныч.

- По былинам сходство есть.

Тут Фортуна юрко проскочив мимо них забралась по крылу на спину и улеглась.

- Слезай. Опасно.

- Ах ты полосатая! Меня! Саму Бабу Ягу обдурить удумала? – Топнула ногой старуха и схватилась за спину.

- Мр-мяу. В любви все средства хороши.

- Ты говорить умеешь? – Удивился Ванька.

- Умею. Ты никогда не спрашивал, вот я и молчала. А бабулю просила вызволить моего суженного ненаглядного. Приболел он за это время в стенах каменных.

- Ты добрый молодец на зазнобу мою не серчай. – Произнес хриплым голом Горыныч и поднялся. – Переживала она за меня. Скучала. Коль отпустишь нас, даю слово в этих землях не появляться и народ не пугать. Заживем с нею мирной жизнью в горах.

Так и провожали влюбленных старуха Баба Яга да богатырь Ванька. Для всех продолжил он нести службу на посту в тереме, да охранять уже пустую темницу в подземелье. По ночам в гости старуха захаживала, мази от боли в спине с отварами приносила. А по всей Руси частенько рассказывали былину, как однажды над землей пролетал Змей Горыныч, и сидела на нем полосатая кошка. Только мало кому было известно, что у Горыныча на спине грелась Фортуна.

Приходи ко мне в лес

В тёмном дремучем лесу, освещаемом полной луной, меж ветвями деревьев заводила печальную песню мавка. Она была одной из немногих лесных духов, которые выжили после изничтожения христианами. Лес этот был последним пристанищем языческих божеств – остатков старой веры.

Было время, когда языческие духи и божества вольно жили на землях ро́дных. Наши предки делали им подношения и всячески задабривали по праздникам. Духи же в благодарность следили за их домами, урожаем и скотом, миловали во время непогоды. Но настал день, когда князь Киевский, опорочив свою веру, принёс разруху языческому порядку. Сначала люди бунтовали, приходили навещать духов, просили прощения, но со временем таких становилось всё меньше и меньше. Разозлился Перун, и сгустились тучи. Спустил он кару небесную на неверных слуг своих. Началось массовое истребление ведунов и языческих амулетов, уничтожалось всё, в чём была заключена магическая сила, из-за чего много духов развеялось по ветру.

После наказания ведающие люди, которые хотели сохранить то, что осталось от уничтожения старой веры, отправились на край света в поисках сильного колдуна. Вернувшись с ним, они смогли запечатать остальных духов в лесу, защищая их таким образом от полного уничтожения.

Спустя двести лет природа вокруг леса без поддержки духов зачахла, появилась угроза голодной зимы для жителей ближних деревень. А божества, сидя под барьером в мире мёртвых, никак не могли на это повлиять. Никто покинуть лес не мог, а люди, вошедшие внутрь, с духами не виделись, поскольку волшебство делило лес на мир яви и нави, то есть на мир живых и мёртвых. Всё это время духи ждали того, кто сможет освободить их от долгого плена. Перемещаясь по снам, однажды они нашли того, кто, возможно, наконец сможет снять барьер, тем более, что этот человек и сам нуждался в их помощи.

Вдруг мавка затихла. Она почувствовала – в лес кто-то зашёл. Не дожидаясь, когда гость приблизится, девушка двинулась к входу в лес и шелестом веток стала призывать своих сестёр. Это было целое событие – ведь двести лет проход вообще никого не пропускал. Последних волхвов убили уже давно, а те, кто остался в мире живых, не обладали достаточными знаниями, чтобы войти. Но сегодня была Велесова Ночь, в которую проход между мирами ослабевал настолько, что для его открытия требовалась всего лишь желание.

Мавка выглянула на лесную дорожку, по которой быстрым шагом, иногда переходившим на бег, передвигалась высокая фигура в каком-то балахоне. Девушка проследила за неизвестным, бесшумно скользя за ветвями, пока тот не остановился. Она проверила, достаточно ли ветки скрывают её от чужих глаз, и с интересом начала наблюдать за пришельцем. В это время как раз уже начали подтягиваться другие сёстры.

Неизвестный, остановившись и отдышавшись, начал испуганно оглядываться по сторонам. Никого вокруг не было, но и он сам, казалось бы, уже не ведал, где находится.

– Он мне не нравится, давайте его удушим? – пронеслось шёпотом в потоке ветра.
– Нет, поглядите, – ответила мавка сёстрам.

Неизвестный снял капюшон, и взору девиц открылось интересное зрелище. Это был мальчик лет четырнадцати, который испуганно что-то (или кого-то) искал глазами. Присмотревшись, в лунном свете можно было заметить своеобразную отметину на шее.

– Его нельзя трогать, он избранный!

Фразу подхватили деревья, разнося её по лесу, и на этих словах парень резко вскинул голову вверх, вглядываясь в кроны дубов. Его глаза расширились, а рот отрылся в беззвучном крике, но не прошло и пары секунд, как перед мальчиком вырос маленький человечек.

– Мы тебя ждали. Я Аука – подданный верховного бога Святибора. Пойдём, я провожу тебя к нему.

– Х-хорошо, – выдавил мальчик с некоторым облегчением.

Мавки, завидев это, начали перешёптываться:

– Как думаете, у этого получится?
– Хотелось бы, но вряд ли такой слабенький мальчик нам поможет. Богатыри в своё время не смогли.
– Богатыри не смогли, потому что крещёными были.

Мальчик в ужасе застыл, услышав эти разговоры, которые теперь стали достаточно громкими. Аука предупреждающе посмотрел на девушек, и те затихли.

По дороге к хозяину леса человеческому мальчишке и его спутнику больше никто не встречался, кроме одной странной птицы с головой женщины, которая сердито следила з ними, пока те не скрылись из поля зрения. Добравшись до невероятных размеров дуба, Аука остановился.

– Ну, я своё дело выполнил, дальше ты сам. Если передумаешь и решишь сбежать, лесные духи заведут тебя в болото. Так что не глупи, юноша, и закончи то, что начал.

Сказав это, маленький лесной житель исчез. Мальчик ещё пару секунд смотрел на место, где стоял дух, вспоминая, зачем он тут, и наконец двинулся к дубу. Постучав трижды по стволу дерева, парень отошёл на несколько метров. Дерево затряслось, зашелестело, покрутилось сперва вправо, потом влево, затем выпрямилось и подняло вверх корни, под которыми находился проход. Мальчик сглотнул, посмотрел ещё раз на небо и скользнул внутрь.

Тоннель спускался глубоко вниз, в самое сердце леса. Приземлился юноша не совсем удачно. Слегка застонав, он поднялся и начал отряхиваться от земли.

Напротив выхода из тоннеля в кресле из плюща сидел тот, ради кого парень решился на такой поступок. Второе кресло явно приглашало путника сесть.

– Присаживайся, – предложил парню Святибор, и когда парень сел, тот продолжил. – Прости, что здесь встречаю, но дела с природой настолько плохи, что не могу и на минуту покинуть работу. Итак, задание не терпит спешки, но всё же его надо выполнить до восхода солнца. Твоя задача будет заключаться в том, чтобы вокруг леса закопать зелья. Взял с собой карту? Отлично. Ты должен будешь закопать мешочки вот в этих четырёх точках, – божество указало на четыре места на карте, которые были обозначены как идеально круглые поляны, – и на каждой из них принести в жертву ягнёнка. Земля пропитается его кровью, и энергия, которую хранит в себе барьер, растворится.

– И тогда вы сможете спасти мою деревню от голода? – с надеждой спросил мальчик.

– Конечно, я смогу это сделать. Но ритуал подействует, только если его проведёт язычник. Мои слуги говорили, что ты уже прошёл обряд. Это так?

– Не беспокойтесь об этом. Я уже снял с себя крещение и моё имя теперь Богород. Только хватит ли мне времени добраться до тех мест? И где мне достать ягнят? – забеспокоился мальчик.

– Ягнята сами добровольно придут на те места, куда надо. Тебе нужно будет лишь провести сам ритуал. Мои волки доставят тебя, только укажи дорогу.

Парень не шелохнулся, и Святибор принял это за колебание.

– Конечно, сделать требуется немало, но это, возможно, последний шанс спасти природу и твою деревню в том числе. Так что не трать время зря. Скоро луна будет в зените.

Хозяин леса порылся в корнях у себя за спиной и достал оттуда четыре небольших мешочка и ритуальный клинок.

– Всё, отправляйся и помни – волков должен вести ты, а не они тебя, иначе с жизнью расстанешься, как только волку власть дашь почувствовать.

Святибор трижды постучал по корням и те, опустившись, обвили мальчишку и потащили его наверх. У дуба уже собрались три громадных волка, от вида которых затряслись поджилки, но наш Богород быстро совладал с собой.

«Мама, папа, моя милая сестрёнка, я спасу вас».

Парень подошёл к волкам. Один из них опустился, чтобы юноша смог на него взобраться. Только Богород сел, как волки завыли и со всех лап бросились в лес. Управлять ими было несложно. Главное – не отвлекаться и следить, в правильном ли направлении они движутся.

На пути не встречалось никаких препятствий, и мальчик выполнил три задания. Приносить в жертву ягнят было самым неприятным, но ягнята не сопротивлялись и добровольно шли на жертву (либо лесной бог их заколдовал). Впереди оставалась только одна локация, притом самая важная, поскольку рассвет уже приближался и надо было торопиться. И это был последний шанс, последняя надежда на спасение его родных.

Ещё издалека Богород заметил, что там что-то не так. На поляне, вроде как… костёр горит?

Волки остановились в нескольких сотнях метров от полянки и отказывались везти дальше. Мальчик спешился и сам двинулся к поляне. Он ещё успевал закончить ритуал.

Осторожно выглянув на поляну, мальчик увидел нескольких людей с факелами. Среди них он узнал сельского кузнеца.

«Неужели пришли меня остановить? Но зачем?»

За спиной послышались шаги. Богород хотел спрятаться, но не успел. Его заметили. По лесной тропинке шагал не кто иной, как поп из их родной деревушки. Мальчик не успел и лишнего движения сделать, как односельчане его скрутили.

– Пустите! Вы не понимаете, деревня погибнет, если я не закончу! Пустите!

– Ну и ну, таки явился, – молвил поп, с напускной святостью глядя на юношу. – Мы-то думали, это Росава у нас с бесами перешёптывается, но чтобы ты, сын старосты... Такое и предположить было сложно. Зря только Росаву ни за что утопили, – он вскинул лицо к небу. – Но Господь понимает, что жертва эта не от злых помыслов. Нам было необходимо уничтожить нечисть. Теперь мы наконец поймали того, кого надо. Разводите костёр!

– Стойте, не слушайте его! Как вы не понимаете? Природа на грани гибели, и если я не завершу ритуал, то наша деревня погибнет! Лесной бог – единственный, кто может нас спасти! Одна надежда на Святибора!

– Чушь! Это же всё нечисть. Не слушайте, его околдовали. Сожгите его и на том закончим.

– Да остановитесь вы! Разве не видите, что кроме этого леса за пределами барьера природа чахнет? Духов и богов ро́дных осталось очень мало. Они всегда присматривали за природой, без их помощи она погибает.

– Ладно, я тебя понял, – ответил священник. – Развяжите его. Я хочу ему кое-что объяснить.

Богорода отпустили, и поп удалился с ним подальше.

– Ты молодец, додумался. Но знаешь, эти духи не простят нас за то, что мы их больше не почитаем. Они злобные, и нужно держать их за барьером. Но если ты хорошо с ними знаком, то можешь тайком провести нас в их логово, и мы оставим тебя в покое. Целёхоньким останешься, – поп не отрываясь смотрел юноше в глаза. – Выбор за тобой: ты или они?

С минуту подумав, парень ответил:

– Х-хорошо, я отведу вас куда надо. Но пообещайте, что я и моя семья будем в безопасности.

– Молодец, я знал, что твою душу ещё можно спасти.

Поп позвал с собой кузнеца и помощника. Парень отвёл их к месту, где расстался с волками. Сложив ладони лодочкой, он завыл, призывая волков. Через минуту послышалось шуршание, и перед взором явились три волка.

– Эти волки довезут вас куда надо. На месте будет огромное дерево, в которое надо трижды постучать. Мне с вами нельзя. Меня в том лесу знают и сразу поймут, в чём дело.

Мужики сели на волков, и те быстро скрылись в лесной чаще. А парень со всех ног побежал к поляне и закопал там последний мешочек. Уже почти светает, но ягнёнка нет. И парень наконец понял, что от него требовалось. Поднеся нож лезвием к груди, он залил кровью последний жертвенный алтарь.

На следующее утро участники того события так и не вернулись домой. Ещё через неделю их растерзанные тела нашла собака одного охотника.

Деревня ожила, сады расцвели, а люди благодарили Всевышнего за его милость. Но никто не догадывался, что их благополучие возродилось, питаясь жертвенной кровью. Им и не надо этого знать.

___________________
* Мавки – разновидность мифических существ у некоторых славянских народов – речные, полевые и лесные русалки, которыми становятся утонувшие девочки.

Узы

Белые снежные нити сшивали ртутное небо с угрюмо-седыми просторами залива. Безмолвие, скованное льдом. И растворившийся в серой дымке горизонт, до которого не дотягивался взгляд. От острова Котлин до Большой земли было не меньше двадцати пяти километров.

Поэтому несоизмеримо крохотной и до боли в сердце трепетной виделась здесь девичья фигура. В аккуратном тёмном пальто, в платке поверх капора. Ветер гонял белые стаи. Потом на миг заскакивал в Кронштадт и выносил оттуда тихий перезвон - звуки шагов по чугунным плитам мостовых.
Генерал-майор Александр Николаевич Козловский, не спуская глаз с дочери, спрыгнул на лёд. Губы девочки шевелились, и он знал, что они произносят:

- Разве красное? Разве оно красное?

Льдины громоздились перед ней, как горы, наползающие друг на друга после сдвига тектонических плит. Холодные и мрачные. Вера сбрасывала с них порошу варежкой, припадала ухом, прислушивалась, гладила их, иногда стучала, словно могла позвать море к себе. Но море, как огромный левиафан, терлось о её ладонь по ту сторону брони, шелестело волнами там, в своей крепости, и, надавливая мощным телом на стены изо льда, потрескивало ими, тревожно и предупреждающе.

Он унёс дочь из залива на руках. Горячую от поднявшейся температуры и лёгкую, как облако пара. Губы потрескались, глаза стали воспалённо-блестящими. Они опять смотрели внутрь себя. Девочка утонула в белых подушках так же, как память её тонула в пустоте. Она начала забывать. Но в горячечном бреду порой словно обнаруживала проблески былого сознания, старой памяти.

- Папа?.. Разве море красного цвета? Правда? Скажи, красный дракон не заберёт меня?.. Как ты обещаешь, да?

Им обещали спокойную жизнь. Избавленную от собственных мыслей, желаний, воли, но сытую и свободную от оков, в которых они пребывали при царском режиме. Это было удобно и безопасно. Странное начало происходить немногим позже. Море покрыло льдом, а дети начали забывать какое оно. И даже какого цвета. Теперь они говорили о красном драконе, что притаился там, подо льдом. Опустевшие души заполнялись страхом. Пустотой из бездны. И на самом деле красный дракон жил именно там.

Губы Веры продолжали шевелиться, но разум затухал, не в силах сопротивляться тому, что не мог принять, он отчаянно стремился к иному, но поддержки не было и сил не оставалось. Жалкие крохи старых воспоминаний стирались новыми лозунгами, пеленой снега и тенями от оград, которыми отрезались неугодные дороги. Александр Николаевич принял новые указания спокойно, он научился жить с этим, согласился служить здесь, чтобы поддерживать новую власть и порядок… А иначе – кто?

По его же приказу заколотили досками мозаичный пол в Морском Никольском храме. Скоро его зальют цементом. А пока там, уже во тьме, затухают выложенные сине-голубой мозаикой волны, доживают последние дни рыбы, медузы и осьминоги. Все они будут преданы забвению. Море сковано льдом вокруг острова. Море заколочено досками здесь, в сердце Кронштадта.

В спальню тихо вошёл Павел Юрьевич Постельников, командир линкора «Петропавловский». Он исправно выполнял обязанности на должностном посту. Хотя Козловский считал, что больше из верности традиции, потому что оба линейных корабля, краса и гордость Кронштадта, теперь увязли в липких нитях снега и коросте льда. Угля для них не выдавали.

- Не знаю, что делать, Александр Николаевич. У меня запас угля на «Петропавловске» 400 тонн, при должном рабочем расходе - по 40 тонн в день. Скоро совсем в землю врастём, ледоколов нет тоже. «Севастополь» нынче только от электричества с «Петропавловска» разживается, отойти не может, да и то... Матросы выправку не держат, расхлябанность сплошная. Вы здесь единственный генерал, начальник артиллерии... Что ж делать прикажете?

Александр Николаевич молчал. За окнами позвякивал и потрескивал город. Здесь, на этой болотистой земле, брусчатка не годилась для покрытия дорог, камни утопали, а вот чугунные шашки держались хорошо, оттого и разносился по городу характерный гудящий металлом звук. Такой же, как у него в сердце сейчас.
- Как видно, отказаться от всего придётся… - договорил Павел, неловко переступая с ноги на ногу и отводя взгляд.
Козловский поднялся и, чуть тронув Павла за плечо, вышел из спальни.

***
Через несколько дней Вера открыла глаза. На влажной поверхности зрачка отражался свет лампы, а оттого усиливалось впечатление, что внутреннего света там уже нет. Она не реагировала на вопросы, лежала тихая, неподвижная и закостеневшая, врастая в кровать, как стылые линкоры - в лёд.

Александр Николаевич поднял дочь на руки, укутал по возможности теплее и аккуратно вынес на улицу. Позёмка струилась по земле, как белые змеи, она обтекала подошвы сапог, уносилась по пустынным улицам. Всё стало старым и поседевшим здесь, в бледном утреннем свете, вроде различимое, но зыбкое и неясное.

- Что это? – тихо спросила Вера, смотря, как он открывает тяжёлые чугунные двери. Протянула слабую руку к барельефу на полотне створки – якорю и огромной изогнувшейся рыбе. Звук в них гудел, но не вырывался, запечатанный безмолвием.
- Тс-с…
Он поставил дочь на ноги внутри храма и достал из сумки крепкий лом с гвоздодёром. В купольные барабаны врезался скрежет выдираемого из дерева металла – и Александр Николаевич подтянул кверху доску возле амвона.
- Смотри… - тихо проговорил он.
Девочка наклонилась над дырой. Там, в сумраке, плескались средь бело-голубых волн блестящие слюдяные рыбы.
- О, - прошептала Вера. – Видно только плохо… Это фокус такой, да? Почему всё синее? Почему не красное? Ты обманываешь меня, папа… - мгновение голос звучал нетвёрдо, но вдруг обрёл звенящую жёсткость, как металлический хлыст. - Ты лжец!
Она вскинула на него глаза, воспалённые, яростные.
- Да нет же… - Он не успел договорить, в храм, гремя сапогами по доскам, ворвался Павел.
- Александр Николаевич! – только и успел крикнуть он, когда за его спиной появились бряцающие винтовочными затворами люди. Мужчина развернулся, попытавшись захлопнуть тяжёлую дверь. Крики и ругань. В воздухе что-то мелькнуло и…

Деревянный пол наоса будто извергнулся из жерла вулкана в яростном алом всполохе. Щепки, гвозди сфонтанировали под своды смертоносной шрапнелью. В какой-то кружащей вокруг чёрно-белой взвеси словно распался на точки силуэт дочери. Её огромные немигающие глаза. Время замедлилось. Между отцом и нею неспешно, словно лениво даже, падали осколки мозаики. Они обагрились отблесками огня. Красные капли с неба. Вместо белых брызг пены, синей прохлады. Кровь в висках не стучала даже, а словно пытаясь вырваться через кожу, через кости, продавливала их. Она лопнула раскалённым шаром у него меж зубов, но изверглась воплем изо рта Веры. Видно было, как натянулись жилы на её шее, как покраснело лицо от напряжения. Но вокруг - только гул. Он звучал в голове вместе с тонким позвякиванием. Так команда матросов выбивает искры подкованными сапогами на Пеньковском мосту. И плиты под ними дрожат… раскачиваются…
Это всё ложь! Это иллюзия! Сытое тело, гнилая память – это свобода? А чуть что – убивать детей, которые даже ничего не понимают?!

- Александр Николаевич! – до слуха едва прорвался крик Павла. Капитан тряс его за плечо.
Генерал Козловский медленно поднялся на одно колено и проговорил спокойно, следя за тем, как под ударами дёргаются покорёженные тяжёлые двери.
- Пожалуйста, Павел Юрьевич, выйдемте через правый придел. Поторопимся!
Они поднялись, подхватили застывшую девочку на руки. Спешка побега через неширокие анфилады и контузия от взрыва отступили, когда мужчины выбежали в белую мглу, укрывшую их от взглядов преследователей.
- Соберите команду на линкоре.
- Что вы делать собираетесь? Неужто… Видит бог, это ж верная погибель!
- Голубчик мой, милый Павел Юрьевич. Да что ж всё на бога оглядываться? Сами сподобились заслужить, что имеем, так самим и решать. А иначе мы с вами не только жизнь и честь потеряем… сами давайте, сами. Поражение иль победа – кто знает!

***
Никто не смог её удержать. Всё, что осталось матери, – это идти вместе с дочерью по жутким улицам, полным порохового дыма и криков. От бегущих людей с винтовками они жались к грязно-горчичным пробитым осколками стенам. С неба под гул самолётов, смешиваясь со снегом, падали листовки. Они покрывали мостовые белым слоистым ковром. На нём сразу проступали водянистые черные и бурые пятна. Над заливом сотрясали город протяжные гулкие звуки – ба-а-ах! И хотя сначала они были резкими и оглушающими, но то ли бесконечные ледяные поля, то ли воздух, полный чада, размазывали их и тянули долго, с удушающим ожиданием следующего залпа.

Женщина и девочка смотрели на исковерканный артиллерийским обстрелом край берега. Ухая, скрежеща обшивкой и проявляясь из копоти, раскалывали небеса выстрелами из 12-тидюймовых пушек линкоры «Петропавловск» и «Севастополь». Они стояли бок о бок, не в состоянии давать залпы с двух бортов, но решимость биться до последнего была очевидна.
- Папа! – кричала Вера.
В её болезненно воспалённом сознании два корабля словно утопали в падающих на них тяжёлых небесах. Выстрелы подогнанной с Большой земли артиллерии казались огненными плевками беснующегося красного дракона. Его дымящиеся изорванные крылья заслоняли покалеченные борта линкоров. Разверзшаяся пасть, похожая на адскую топку, ревела и гудела пламенем. И тогда корабли стонали и тяжело оседали в почерневшем нагромождении льда.
Долго им было не продержаться, но они упорно выпускали снаряды - и те пробивали бесконечно толстую, кажется, не истаявшую бы уже никогда коросту льда. Огромные куски сейчас взлетали в небеса, пробивая тучи. Поверхность морской брони трещала, раскачивалась, вздымалась валунами, словно море пробовало на прочность свою клеть, нажимало боками, переворачивалось в этой запечатанной бочке. И, наконец, оно вырвалось огромной волной, поднялось на несколько десятков метров, с ревом и шумом ахнуло ввысь. Солнце встретило волну через гарь и дым и раскрасило всеми оттенками синего. Правдивого. Живого, настоящего.
Ха-а-а-аш-ш... - словно разнеслось над простором – это выдохнула большая вода. Всей своей массой, всей свободной силой.

- Папа, я вижу… – пролепетала Вера, заворожено глядя на исполина, что представал перед ней. Она дергала мать за руки и кричала: – Мама! Смотри! Наш папа не лжец! Я знала это! Знала! Оно синее… Я знала…
Мать безучастно дергалась за рукавом, за который трясла её дочь. По лицу медленно катились слёзы. Текли по поджатым губам и падали беспрепятственно…
- Да… - только и произнесла женщина. – Да.
Девочка крепче сжала ладонь матери, словно давая ей опору в своей обретённой уверенности.
- Спасибо… - прошептала она.

Огромный дракон разбился на мириады искр, вместе с бушующей волной навис над стонущим кораблём. Под неистовый рев титанов, сцепившихся в неравном, но отчаянном бою, линкор «Петропавловск» давал свои последние залпы… А море разбивало льдины и клокотало вокруг, укрывая его собой. Оно было беспощадным. Но честным. Как истинная свобода.

Призрачное дао

“Как же всё болит. Умираю. Чёртов Китай! А ведь я говорил им! Моё физическое состояние не подходит для этой авантюры. Уверен, они заранее знали, что посылают меня на верную смерть. Только подумать — эти некомпетентные твари действительно промыли мне мозг, сыграли на ложных иллюзиях, которые до сих пор грели меня”.

Такие мысли роились в голове у тридцатилетнего русского туриста, пока он пытался выйти из поля зрения гида, который для него был сейчас ничем не лучше маньяка-потрошителя. Их небольшая туристическая группа сейчас пребывала на верху Великой Китайской стены.
— Андрей, ты в порядке?

Побледневший турист кивнул против своей воли — сейчас не время сеять панику. Хоть смертный ужас и сковывает тело, выдать себя сейчас будет огромной ошибкой.
— Ты достал те таблетки?

Конечно же, сейчас раздобыть всё необходимое было просто нереально, но так будет хоть небольшой шанс. О боги, совсем небольшой, меньше одного процента… Но, как уже упоминалось, Андрей привык цепляться за крохи надежды, хотя его всё чаще посещали мысли о том, что лучше бы этот ад уже закончился.
— Да, вот они. Хотя я всё ещё не понимаю, почему ты просто не обратился к гиду.

Турист спортивного вида протянул нашему герою блистер с таблетками.
— Сердечно благодарю, теперь мне должно стать лучше, — соврал Андрей.

Как же он ненавидел эту ложь. Но в то же время лелеял её, ибо она продлевала ему жизнь.

Находящийся на грани жизни и смерти путешественник-поневоле запивал лекарство, повернувшись к гиду спиной. Сочувствующий ему турист нахмурился, видя это. Поведение товарища начало казаться ему весьма странным.

Андрей прислушался к собственным ощущениям. Помогает? Сквозь звон в ушах доносились слова гида:
— День зимнего солнцестояния в китайской философии соответствует пику энергии инь, тёмной энергии.

Да уж, сегодня действительно был чёрный денёк. Люди вокруг раздражали: Андрею казалось, что они все искоса глядят на него, ожидая, пока ноги откажутся держать тщедушное тело.

Нет, чёрт возьми, лекарство не помогает! Неужели это и вправду конец… В глазах потемнело. Андрей прислонился к парапету и начал сползать. Его товарищ кинулся к нему
— Эй, ты чего?! — Рослый турист схватил умирающего за плечи — Валетнин! — Крикнул он гиду, — подойдите, тут человеку плохо!

Андрей почувствовал, что внутри что-то окончательно оборвалось… Только не он, если он вмешается, никаких шансов уже не будет. Гид направился к ним.

В висках пульсировала кровь. Андрей внезапно почувствовал, как что-то обволакивает его. Долгожданная тьма? Может быть, она спасёт от надвигающейся угрозы, даст сдавленным лёгким сделать ещё один вдох? Он почувствовал, что проваливается. Что-то холодное окатило его, сердце сжалось: он понял — это дыхание Смерти, а затем турист почувствовал небывалую лёгкость. Окружение переменилось. Теперь он парил в пустоте, мрачной и величественной. Лишь мелкая рябь то тут, то там нарушала однородность пространства. “Я мёртв?” — подумал он. Как ни странно, мысль принесла небывалое облегчение и спокойствие. Андрей огляделся. К своему удивлению рядом он увидел Игоря, человека, на которого полагался в этой проклятой поездке. Впрочем, теперь уже ничего из этого не важно, не так ли? Хотя стоп…

— Игорь, а ты почему здесь? Разве я не умер? — спросил Андрей, пошевелив губами.

Игорь выглядел крайне потрясённым.
— И ты тоже это видишь? Что за чертовщина тут происходит?! — голос товарища, казалось, проникал прямо в разум Андрея, отдаваясь в голове с пугающей чёткостью.
Андрей поёжился. Внезапно он почувствовал себя очень неуютно, словно его раздели догола или вовсе содрали с него кожу.

Он жив?! Подобная весть несомненно должна была обрадовать его, но вместо этого он чувствовал возвращающийся ужас. Незыблемая пустота вокруг начала казаться совершенно неправильной. В этом месте он чувствовал себя абсолютно беззащитным, это чувство было просто необъяснимо навязчивым.
“Что со мной? Мой организм снова подводит меня?” — подумал Андрей.

Нет… Всё было совершенно наоборот, он чувствовал себя просто прекрасно, превосходно. Никакой боли, никакой физической слабости. И это пугало. Словно тело не принадлежало ему…

Андрей всегда мечтал получить совершенное, здоровое тело, но сейчас он не был рад этому подарку. Чутьё говорило, что этот жестокий мир так просто не отпустит его, что, лишив обычной боли, мир найдёт для него совершенно новую, превосходящую любые помыслы боль.

Рябь в пустоте усиливалась. Стоит бросить взгляд, и кажется, будто смотришь на неё уже целую вечность.
— Андрей, ты чувствуешь это?

Он чувствовал. Пустота будто нависала со всех сторон, насмехаясь над путниками, забрёдшими в гости к самой Смерти. Андрей за свою жизнь повидал множество оттенков смерти, но никогда его не посещало такое отчётливое чувство, оно словно пронизывало душу насквозь.

Его душа… Хотя для попавшего в ловушку туриста тема неизбежности жизненного финала была излюбленной темой для размышлений, он никогда не обманывался по поводу существования души, посмертия. Он всегда чётко знал: эта скоротечная жизнь — единственная имеющаяся у него ценность. О, как же он ошибался. В этот момент явственно чувствовалось — есть вещи куда ценнее, и самую ценную из них сейчас собираются у него отнять.

Раздался треск, внутри ряби повсеместно начали появляться тёмные провалы, из них потоком лился белый песок, а среди песка то тут, то там мелькали тени. От них веяло чистым злом.
Потоки песка с тенями кружили вокруг незадачливых туристов. Отступать было некуда. Песчинки собирались в месте, принимая форму… Костей.
— Это же человеческие кости! — глухим голосом передал мысль Игорь — И, кажется, что-то ещё… Рис! Постойте-ка, рисовый раствор использовался при постройке стены. Получается, это пространство…

Андрей не слушал товарища. Он немигающим взором смотрел на мелькающие тени, словно войдя в транс. Он чувствовал, что в нём постепенно разгорается что-то… Жажда жизни! Он был рождён для этого момента. Испытания, что выпали на его долю, извечный страх — всё это было дано, чтобы в этот момент он ощутил себя столь живым, как не чувствовал очень давно. Он всем нутром ощущал ярость, презрение к врагу, страшился испытать боль и в то же время жаждал этого.

И вот, тени предоставили этот шанс. Потоки костей кинулись на туристов. Андрей закричал! Осколки костей и тени впивались в него, силились разорвать на части. В этой адской боли он больше не чувствовал дыхания смерти, только биение самой жизни! Ради каждого вдоха, ради каждого проблеска сознания! Каждая частица зла, вторгающаяся в его духовное тело, силилась урвать кусок, но Андрей не отдаст ни капли, всё оставит себе.

Андрей не заметил, как тьма иссякла. Обессиленный, он лежал на каменистой почве. Кто-то склонился над ним, раздались крики.

***
Исхудавший человек нетвёрдой походкой продвигался сквозь ряды палаток. За 8 месяцев он утратил всякую надежду. Он всегда ненавидел собственную жизнь, но сейчас та, прошлая, жизнь казалось отдалённой мечтой. Наверное, он жив до сих пор только благодаря воспоминаниям, питающим душу.

Андрей остановился напротив большой потрёпанной палатки. Из неё доносился отвратный запах. Здесь располагались умирающие рабы. Здесь был Игорь… Друг, который был единственным помощником всё это время… Друг, которого он подвёл.

Игорь был действительно надёжным человеком, крепким, как телом, так и духом. Он бы легко выпутался из ситуации, в которой они оказались, но тени отняли у него слишком многое…
Андрей зашёл в палатку и нашёл своего друга. Его спаситель выглядел ещё хуже, чем он сам: бледная кожа, впалые щёки…
— Могу я… Чем-нибудь помочь? — сказал Андрей, не решаясь взглянуть в глаза своёму другу.

Игорь невесело усмехнулся.
— Всё уже кончено. Какая жалость… А ведь я уже практически разблокировал воспоминания, – его голос звучал очень слабо.

Да, если бы у Игоря только были его воспоминания… Андрей потупил взор.
Потеря воспоминаний – пожалуй, основное проклятие этого места. Проклятие рабов стены… Здесь, в древнем Китае, основной рабочей силой были отнюдь не местные жители — император Цинь Шихуанди при всей присущей ему жестокости не обрёл бы на верную гибель весь свой народ. Учреждая безумную по своим масштабам стройку, он чётко знал, на что шёл. Изучив древнюю магию бессмертных, с помощью жестоких жертвоприношений он активировал великое проклятие, которое питало само себя. Этим он обеспечил себе бесконечный приток рабов из разных времён. Тут встречались даже мутанты и киборги. Однако одно у них всех было общее – они не могли воспользоваться знаниями из своего времени и тем самым изменить свою судьбу. Их дворец воспоминаний был надёжно запечатан проклятием. Также после того, как несчастные побывали в лапах теней, связь их душ с физическими телами ослабла, и люди просто не выдерживают жестоких нагрузок.

Вот только Андрей знал — и воспоминания, и его тщедушное тело это проклятие почему-то не затронуло. Может быть, потому, что он дал тогда достойный отпор? Только вот он не находил в этом повода для гордости, ведь по своим эгоистичным соображениям утаил от друга эту правду…

Андрей искоса глянул Игорю в глаза. Взгляд того был совершенно непроницаемым.
— Меня последнее время начало интересовать — медленно сказал он — как ты, несмотря на свою тяжёлую болезнь, здесь, без каких-либо медикаментов, занимаясь каторжным трудом, под гнётом проклятия, сумел продержаться так долго?

Андрей вновь бросил взгляд на своего друга, вздрогнув. Тот сверлил его взглядом. Проклятие, Игорь будто бы читал его мысли…

Мир словно отдалился от Андрея, мысли того устремились в прошлое…
Он всегда лгал. И себе, и другим. Но он не был виновен, это был его способ выжить. Точнее, способ не выжить из ума.
В этот момент Андрей понял, что может сейчас всё высказать. Всё равно осталось слишком мало достоинства, чтобы стремиться унести грязное прошлое с собой в могилу.

И он начал:
— Я лгал тебе. Насчёт смертельной болезни, насчёт необходимых лекарств… Я не болен. Точнее, болен, но по-другому. Я ипохондрик. Под гнётом постоянного страха смерти, будучи уверенным в наличии у себя минимум десятка смертельных болезней, я, в конце концов, пал на самое дно и сел на шею своим родным. Но они не стали мириться с таким подарком судьбы и решили лечить меня шоковой терапией: отправили на двухнедельный тур в Китай, предварительно сообщив гиду о заболевании и попросив его препятствовать любым поползновениям обратиться за медицинской помощью. Всё, чтобы оставить меня один на один со своим ужасом.

И снова Андрей взглянул на своего друга. Взгляд того выражал презрение и даже омерзение. Андрей, конечно, ждал такого результата. И всё же, внутри поднималось раздражение — он ведь сделал такое усилие над собой, открыл самоё потаённое, что у него было — разве нельзя было проявить к нему толику сочувствия?

Игорь беззвучно открыл рот, пошевелил губами, а затем собрал силы и сказал:
— А ведь я уже тогда заметил странности в твоём поведении, но предпочёл игнорировать. Видимо, мне очень не хотелось терять единственного человека знакомого мне по прошлому миру. Подумать только, я и вправду практически разблокировал воспоминания… Если бы я только не тратил силы и время на такой мусор как ты!

На последних словах Игорь попытался поднять голову, чтобы получше взглянуть на предателя, но тут же уронил её, обессиленный.

Андрей застыл, поражённый словами друга. Бывшего друга… А затем у него в голове что-то щёлкнуло. Всё встало на свои места. Он всё делает верно! Таким и должно быть раскрытие истины. Тело Андрея приобрело доселе небывалую лёгкость, сравнимую разве что с тем ощущением в пустоте. Он рассмеялся.
— Верно! А ведь всё верно! Я самый настоящий мусор. А что в этом такого? Думаешь, так легко быть мусором? Лгать себе и другим, зная, что каждый испытает презрение, узнав хоть крупицу правды? По мне — так наоборот: если ты слаб — легко с праведным видом принять собственную никчёмность, а потом и бесславную смерть. А вот бороться из последних сил, не гнушаясь ни подлости, ни обмана — вот он, настоящий подвиг. Ты думаешь, если бы я открыл правду, что физически здоров, то смог бы выжить без твоей помощи?! Нет, я был бы растоптан. Там, в прошлом мире, моя психика просто бы не выдержала, если бы я остался один на один со своими демонами, если бы ты не подыграл мне в моём представлении. Также и здесь, в этой обители зла, я бы не продержался и первого дня без тебя.

А знаешь, что ещё было сокрыто? Проклятие не действует на меня, воспоминания из двадцать первого века при мне. Конечно, с моей личностью, какие-то чрезвычайно ценные знания бы не обнаружились, но с моей помощью можно было бы в десятки раз ускорить возвращение твоих воспоминаний.

Игорь с сильнейшей ненавистью вперил взгляд в этого монстра в человеческом обличии, все мышцы лица напряглись.
—Ты, наверное, думаешь, — продолжал Андрей — что этим выбором я отсёк себе единственный шанс на спасение? Ты абсолютно прав! И, тем не менее, сам посуди, разве был бы у меня шанс остаться в живых посреди той деятельности, которую ты бы развернул, вернув воспоминания?! Нет, конечно, шансы всегда есть, но…

Андрей осёкся. Бывший друг уже потерял сознание от нервного перенапряжения. Неудовлетворённо хмыкнув, ипохондрик гордо удалился из грязной палатки. Его помыслы носили созерцательный характер и были направлены вовнутрь себя. Он чувствовал одновременно и небывалое омерзение, и восхищение. Он наконец-то нашёл себя, отбросил все маски. На время это удивительное чувство даже заставило забыть о физическом истощении и рабской доле.

***

Последние месяцы Андрей провёл как в тумане. Сегодня был праздник. День зимнего солнцестояния. День крайнего инь.

Андрей и сам не успел понять, как стал фундаментом для стены. Его заживо замуровывали. Когда глина скрыла его с головой, он не почувствовал никаких изменений.

Стало ясно — он был мёртв уже некоторое время. Даже нет… Если подумать, он был таким всегда. Потому-то и страшился смерти — боялся принять собственную природу, пока в теле ещё теплилась противоестественная для него жизнь. Он всегда был призраком, который вытягивал соки из живых. И даже от тех призраков в пространстве Стены он успел урвать пару клочков энергии. Теперь, наконец, он оказался там, где должен был быть изначально.

Он оторвался от тела и полетел в знакомой пустоте. Он быстро освоился: разрывы в реальности открывались в те дни, когда энергия Инь особенно сильна, рядом с людьми, от которых исходят сильные негативные эмоции. Их душами и можно было полакомиться. Но настоящие пиры случались, когда ему удавалось выхватить заодно и душу потвёрже, повкуснее. Постепенно такие удачные охоты случались у нашего призрака всё чаще и чаще. Остальные скорбные души превращали людей в рабов стены из зависти к живым, но Андрею просто нравилось пополнять родной дом новыми обитателями.

Он был плохим человеком, но замечательным призраком.

Десятки жёлтых светящихся глаз ослепляли Ричи. Несмотря на хорошее ночное зрение, всё вокруг казалось тёмным, а яркие пятна продолжали скакать перед глазами, куда бы он ни посмотрел. Незнакомый, особенный страх проникал в самое нутро, парализовал мышцы до самого хвоста и как будто залезал под шкуру.
Слабый голос разума призывал к трезвомыслию - крысы, превосходящие его по размеру и численности, давно бы уже перешли к действию, если бы хотели (или могли?). Но сейчас он засел под крышей, а все они оставались ярусом ниже, ничего не предпринимая.
Стоять и ждать неведомо чего было невыносимо. Обмирая и стараясь не показывать своё состояние, он медленно прошёл по доске к самой кровле, и там устроился в соломе. Сколько продлится осада, было не ясно.

Не такой Ричи представлял первую ночь на новом месте.
С тех пор, как его случайно притащили на пиратский корабль в украденном сундуке, он только и мечтал о твёрдой земле. Сначала ему было очень жаль себя, свою спокойную жизнь где-то в Ирландии, и многочисленное семейство, с которым его разлучили. Он даже всплакнул. Но потом природная живучесть и родительские наставления о том, что в любых обстоятельствах нужно оставаться достойным крысом, взяли верх. Он решил, что нужно как можно скорее сойти на берег. Корабельные крысы, чёрные как и он сам, приняли чужака довольно гостеприимно, но над его желанием посмеивались.

- Тортуга! Тортуга! - разбудили его человеческие возгласы как-то вечером.
- Тортуга? Что это? - обратился Ричи к соседу.
- Это, считай, рай для пиратов. Но не для нас. Не советую уходить дальше порта. Опасайся местных.

Но он не собирался сворачивать с цели. Скоро он вернётся к осёдлой жизни, а это главное.
Идя на запах еды, он оказался в таверне “Одноглазый мореход”, где его быстро заметили “хозяева”. А теперь он сидел, голодный и загнанный, и не представлял, что дальше.

Погружённый в раздумья, он не заметил, что глаза в темноте потухли и вокруг никого нет. Его вдруг потянуло куда-то. Он начал спускаться по доскам, потом по перилам, с невероятной лёгкостью перепрыгнул на полку с глиняной посудой и спрятался за горшком. Оттуда было прекрасно видно трактирщика, дремлющего у стойки, и спину спящего за столом пирата. Ричи высунул морду побольше, чтобы рассмотреть пирата, и вздрогнул - большая крыса копошилась прямо перед ним, обгладывая пальцы. Почувствовав взгляд, тварь повернулась и посмотрела точно на Ричи, открывая вид на лицо пирата. Нос его уже был съеден. Ричи дёрнулся, горшок упал и разбился, пират проснулся, заорал от боли и метнул нож на звук. Что-то обожгло правое плечо Ричи и он повис на стене, пригвождённый. Снова стало жалко себя. Как освободиться? Куда бежать? Есть здесь хоть кто-то, кто поможет ему? Мысли путались. Он посмотрел вниз и отчаянье захлестнуло его - там уже ждали новые знакомые.
Он зажмурился и вынырнул из сна.

Несколько ночей он питался подножным кормом, боясь спуститься в таверну. А днём боялся своего кошмара, который теперь являлся постоянно и не давал нормально поспать.
Но с водой было плохо, рано или поздно нужно спуститься, чтобы просто не умереть от жажды. Насущные вопросы отодвигали в сторону впечатления и проясняли разум.
Он стал наблюдать за ночной жизнью таверны из укрытия. Крысы здесь были не похожи на его собратьев. Они были крупнее, с короткими хвостами. Странно, но они разгуливали среди людей незамеченными, почти свободно. Однажды он увидел, как крыса, воруя мясо, сверкнула жёлтым светом в глаза трактирщику, и тот сразу отвернулся в другую сторону.
Ричи заволновался, но взял себя в руки. “Холодная голова шкуру бережёт” - говорили ему родители. Сейчас это очень подходило ситуации. Никакой мистики, просто они умеют “отводить глаза”. Но всё-таки это всё равно крысы, а не всемогущие существа. Он старался думать в таком ключе, хотя шансы в одиночку противостоять стае были по-прежнему нулевыми.

Вопрос о жизни здесь отпал сам собой. Ещё несколько дней он планировал. Нужно бежать в порт и снова на какой-нибудь корабль, главное успеть до отплытия на рассвете. Но сначала обязательно попить.
Он вышел из укрытия глубокой ночью. Трактирщик дремал у стойки, рядом с ним догорала масляная лампа. В середине за столом спал пьяный пират. Ричи передёрнуло от этого вида - сходство с кошмаром нельзя было не заметить.

Поскорее напившись из бочки, он спрыгнул, и тут же увидел краем глаза метнувшуюся в далеке тень. Инстинктивно он побежал вперёд и запрыгнул на стул напротив пирата. Его преследователь прыгнул на спинку соседнего стула. Не раздумывая, Ричи прыгнул прямо на стол и мельком увидел показавшихся с разных сторон крыс. Враг тоже прыгнул на стол. На этот раз пути на крышу не было, а мощная хищная крыса замерла в стойке, собираясь через секунду взять лёгкую добычу.
Светлая мысль пришла мгновенно, и тут же пошла в ход, даже не успев толком осознаться. Враг бросился на Ричи, а Ричи бросился к руке пирата, вонзил в неё зубы и тут же проскользнул вниз, вывернулся и уцепился за поясную сумку.
В тот же миг нож вонзился в деревянный стол сквозь влажно хрупнувшее тело, а стул отшвырнулся к стойке. Раздалось пьяное проклятье. Масляная лампа погасла. Трактирщик вздрогнул, выругался и полез за свечой. Тени скользнули и скрылись, как будто всё просто показалось...

Пират выпал из дверей таверны и шатающейся походкой побрёл куда глаза глядят. Ричи ехал на его сумке, пока не понял, в какой стороне море.
Дальше он доберётся сам. Он ощущал себя смельчаком, хотя и старался не слишком раздуваться от гордости. Впереди ждёт жизнь, морская или сухопутная, ценная сама по себе. И он сделает всё возможное, чтобы оставаться достойным крысом.

Легенды: дитя Солнца, сын Луны

Примечание: айлью (ayllu) — семейный клан, традиционная форма индейская общины в Андах, возникшая в доинкский период, основанной на коллективном труде, и существующая до сих пор.



С минуту на минуту должны были начаться ритуальные состязания по бегу. Но Манко Капак чувствовал неуверенность. Он не хотел побеждать. В конце концов, из тех, кто сможет пройти все три этапа соревнования, выберут того, кого принесут в жертву богу луны Си, чужому богу, которому поклонялись в Чиморе. Но у Манко Капака не было выбора. Он ведь всего лишь пленник чиму, которого насильно притащили в город Чан-Чан. Откажись он, и убили бы и его, и брата Аяр Ауку, и Качи, и Учу из их айлью. К тому же им сказали, что если среди пленников отыщется достойный кандидат для жертвы их бога Си, то отпустят остальных. Тех, кто выживет.
Манко Капак понимал, что ни он, ни его братья не могут здесь умереть. Если они погибнут, что станет с женщинами их айлью? Как долго они смогут протянуть в той пещере, в которой спряталась, когда на них напали чиму? И что станет с его сестрой Окльо?
И всё же странные обычаи у чиму. Неудивительно, что и говорят они так чудно. Если бы не брат Аяр Аука, который немного понимал их, то он вообще никогда не догадался, что они от него хотят. А впрочем, что ещё ожидать от тех, кто считает, что луна может быть главнее солнца. Какая глупость! Вот инкам такая чушь никогда даже в голову не пришла бы!
Или может это он, Манко Капак, безумец, что согласился участвовать в этих соревнованиях?
Юноша взглянул вверх, где на возвышении стоял главный жрец Чан-Чана, одетый в яркие одежды с тяжёлыми золотыми украшениями, на его голове был высокий головной убор. Жрец вот-вот должен был подать сигнал к началу соревнований.
Манко Капак недовольно отвернулся, но куда бы он ни посмотрел, он видел или таких же пленников как он сам, или же счастливые лица чиму. В Чиморе этот день был праздником. Манко Капак опустил глаза.
И поэтому пропустил тот момент, когда главный жрец подал сигнал. Юноши, что должны были участвовать в забеге, рванули с места, и только тогда Манко Капак пришёл в себя. Он оказался в последних рядах. Но его это мало волновало. Он всегда был очень быстрым, даже быстрее Аяр Ауки, которого он почитал как самого сильного воина. Вернее самого сильного после этого чиму Гуанкрикаура, которому всё же удалось победить брата.
Манко Капак мотнул головой. Сейчас самым важным было сосредоточиться на беге. Пусть он и не хотел, чтобы его принесли в жертву богу Си, но чиму сказали, что убьют тех, кто окажется последним.
Догнать первого бегуна перед ним не составило труда. Вот и второй остался позади, третий… Манко Капак даже на мгновение забыл, ради чего всего это было. Казалось, что он перенёсся в прошлое, когда участвовал в похожем соревновании. Только там победитель получал почёт и славу, а не смерть от ритуального ножа чужого жреца.
Но как бы Манко Капак не был охвачен стремлением обогнать как можно больше соперников, он не мог не заметить, что пленники, упорно боясь вырваться вперёд и в то же время стараясь не отставать, все сгрудились вместе.
Манко Капака взглянул туда, где стоял главный жрец, которого в этот момент мог видеть даже более чётко. Лицо у того было недовольным, видимо он был разочарован таким неинтересным соревнованием. Если так и дальше пойдёт, то, возможно, всех пленников просто убьют. И Аяр Ауку с братьями тоже. Но этого Манко Капак не мог допустить!

— Ну и ради чего всё это было? — нахмурившись спросил Аяр Аука у Манки Капака. Соревнование закончилось, и сейчас у них было немного времени, чтобы отдохнуть. — Зачем тебе понадобилось первое место? Не мог прибежать вторым или третьим? Или ты так сильно хочешь встретиться с богом Си?
— Увлёкся немного, — беззаботно ответил Манко Капак. Он не хотел признаваться, почему на самом деле позволил себе победить. — Не волнуйся. Дальше у них метание копья. А в этом я не силён.
— Манко… — Аяр Аука замолчал, понимая, что сейчас спорить бессмысленно, и взглянул в сторону других пленников. Здесь помимо Манко, он знал только Качи и Учу, остальные были не из их айлью, но они, по крайней мере, тоже были инками.
Большинство пленников сидели, устало опустив голову, даже новая церемониальная одежда не могла придать им более торжественный вид. Да и сам Аяр Айка выглядел не лучше. Уже около года их айлью скиталось по миру. Проиграв аймарам, им пришлось покинуть насиженное место. И в поисках нового дома они уже многих потеряли. А теперь он, наверное, был самым старшим в их айлью. И поэтому он должен был защитить свою семью любой ценой.
Отдых быстро закончился, и их вывели на площадку, где в дальнем конце были установлены мишени. Здесь по краям уже столпились жители Чан-Чана в своих лучших одеждах. Знать стояла чуть поодаль у высокой платформы, на которой главный жрец под музыку исполнял ритуал. Вокруг царила атмосфера веселья и ожидания. И пусть всё эти люди были чужды, Аяр Ауку всё же пробило на лёгкую ностальгию. Как давно он уже не посещал подобные праздники!
Наконец сигнал к началу был подан и Аяр Ауке сунули в руки копьё, щедро украшенное серебром. Такое в бой с собой не брали, оно было предназначено для ритуала. Аяр Аука невольно обернулся на брата. Манко Капаку тоже уже дали оружие, и тот теперь смотрел на него так, будто собирался наброситься на стражу, стоящую рядом. Почувствовав, на себе взгляд брата, Манко Капак поднял голову и улыбнулся, словно говоря, что всё нормально, такой самоубийственной глупости он не совершит, а потом повернулся к цели. Казалось, что он примеривался, как лучше нанести удар. Сердце Аяр Ауки похолодело. Могло ли быть так, что ритуалы жреца луны Си так подействовали на брата, что он, кажется, совсем забыл об осторожности? Манко Капак уже выиграл одни соревнования, а значит нельзя допустить, чтобы он отличился и в этих.
Аяр Аука тоже повернулся к своей цели. Он должен был сбить круглый золотой диск. Расстояние было достаточно большим, так что надо было приложить всё мастерство, чтобы попасть. Но Аяр Аука знал, что Манко Капак при желании вполне мог это сделать. Все считали, что его брат слабее его, но на самом деле это не так. Манко Капак всегда, порой даже неосознанно, уступал ему первенство и, лишь когда чересчур увлекался, как недавно при беге, показывал свою настоящую силу. И в таких случаях только в метании копья Аяр Аука мог посоперничать с братом. Да, сейчас у него было преимущество. Только побеждать Аяр Аука не собирался. Может, будет достаточно, если он бросит копьё лишь чуть лучше, чем Манко?
Аяр Аука взглянул на цель, которую он должен был поразить. Золотой диск ярко блестел на солнце. И на мгновение Аяр Ауке показалось, что на него с гневом смотрит лик его бога Инти. Рука задрожала, и Аяр Аука чуть не опустил копьё.
И, наверное, не только ему так показалось. Аяр Качи, что стоял рядом, бросил оружие на землю, показывая этим, что отказывается дальше состязаться. И тут же ему в спину вонзилась стрела. Юноша вскрикнул и упал на землю вслед за своим копьём.
Аяр Аука вздрогнул и крепче сжал своё оружие. Почему так? Почему он настолько бессилен? Почему бог Инти так злится на них? Качи… они ведь даже оплакать его достойно не смогут! Аяр Аука взглянул на бездыханного брата, уже не зная, как ему лучше дальше поступить. Был только один путь, который позволил бы защитить Учи, и в особенности Манко, который, казалось, вознамерился выиграть все состязания. Но вступать на него совсем не хотелось. Может в этом всё дело?
И в это мгновение послышались восхищённые возгласы толпы. Манко Капак сбил свою цель!
Аяр Аука ещё раз с сомнением посмотрел на мишень. Бог солнца Инти в образе золотого диска всё также смотрел на него, но на этот раз словно поддерживая и подсказывая, как поступить. Да, теперь Аяр Аука был уверен в том, что делать дальше. И хотя всё ещё было страшно, но отступить он не мог. Аяр Аука, прищурившись, взглянул на диск, который должен был поразить, а затем…
Бросок!
И копьё, блеснув серебром, направилось прямо в центр золотого солнца.
Эта была несомненная победа.
Но уже скоро должно было начаться решающее третье соревнование.


Гуакрикаур внимательно наблюдал за битвой пленников. Зрелище было очень захватывающим. Участников разделили на пары, заставив сражаться друг с другом. И хотя сейчас нельзя было делать ставки, потому что это были ритуальные соревнования, всё равно у большинства чиму были свои фавориты. И поэтому порой слышался почти беззвучный вскрик сожаления или восхищения, когда кто-то в очередной раз падал замертво.
Вот и сейчас из толпы послышался шум, когда один участник только-только заколол другого и уже готов был облегчённо выдохнуть, когда на него яростно налетел другой пленник, вероятно, он хорошо знал погибшего. Подобное было немного против правил, но раз отец ничего не сказал, то на это можно было закрыть глаза. Тем более что битва между этими двумя была ожесточённой и интересной, хотя Гуакрикаур уже знал, кто выйдет победителем. Он как-то сражался с пленником, нарушившим правила, и тот оказался достойным соперником. К тому же ему уже удалось выиграть одни соревнования. И поэтому Гуакрикаур втайне болел за него.
Чиму перевёл взгляд на второго победителя первых двух состязаний. Тот тоже показывал хорошие результаты и на самом деле совсем не уступал его фавориту. Интересно, почему отец запретил этих двоих ставить в пару для сражения.

Впрочем, спросить об этом Гуакрикаур не мог. Его отец Такайнамо был главой Чимора и в тоже время главным жрецом. Но не поэтому его решения не обсуждались. Его отец был сыном луны Си, которому покровительствовали четыре звезды Пата. И Гуакриакаур до сих пор с гордостью слушал рассказы старших о том, как повелитель Такайнамо прибыл на эти земли из-за моря, усмирил природные стихии, вызванные гневом богов, и основал Чан-Чан. Разве осознание того, что в них текла одна кровь, не могло наполнять гордостью?
— Хочешь знать, почему я не позволил победителем двух прошлых соревнований сражаться друг с другом? — внезапно спросил своего сына Такайнамо.
Гуакрикаур не удивился его словам. Истинный сын луны всегда знал, что на сердце у других, а иногда ему даже было открыто будущее. Именно поэтому отец отправил его на поиски племён инков. Ему было откровение, что среди них появилось дитя солнца, наследство которого однажды уничтожит Чимор. И избавиться от этой напасти можно было только принеся это дитя в жертву в день, когда луна затмит солнце.
— Да, отец, я хочу знать, — не стоило отказываться от такой милости, раз отец решил всё пояснить.
— В последнем соревновании победителем можно стать, только если убьёшь своего соперника. А эти двое… Ты мог бы и заметить, что они же братья, которые к тому же слишком привязаны друг к другу. Они бы не стали сражаться насмерть, а значит и свою истинную силу не показали. Но не сейчас, — Такайнамо улыбнулся.
Конечно, все пленники бились по-настоящему. В конце концов, если бы заметили притворство, то их тут же убили бы. Хотя при этом они старались не выделяться среди других. Но не эти двое братьев! Они сражались так, словно их целью действительно было показать себя во всей красе, словно они сами стремились быть принесёнными в жертву. Такайнамо понимал, что этим один брат пытался спасти другого. И в этом на самом деле и состояла их настоящая битва друг с другом. Битва, которую чиму никогда бы не увидели, если бы он разрешил поставить братьев в пару, как хотели многие. Что ж, можно сказать, что каждый из этих братьев достоин быть сыном солнца, которого принесут в жертву. И то, что они добровольно идут на это, даже хорошо, так богу Си больше понравится. Хотя выбрать придётся всё же одного.
Выбор — это порой самое сложное. В своё время ему пришлось решать: жить и дальше в достатке и покое или, став предателем, попытаться спасти родного человека. В конце концов он выбрал последнее и проиграл. Он так и не смог его сберечь и остался совсем один. И хотя выжить в этом мире без поддержки нельзя, он смог. Он выжил, решившись на побег в утлой лодке, выжил даже, когда его, уже почти потерявшего надежду, выбросило на берег неподалёку от поселения чиму. Он не знал ни их языка, ни обычаев, его даже чуть не принесли в жертву богу луны Си. Но всё же смог выжить. В основном потому, что в своё время сам был жрецом и кое-что смыслил в делах богов. А ещё потому, что он быстро учился…
Такайнамо взглянул на сына. Он не сомневался, что однажды Гуакрикаур станет выдающимся правителем этой земли, но он часто был невнимателен к деталям. Ему ещё многому предстоит научиться. В том числе и делать верный выбор.
— Сын. Боги сказали, что твоя рука укажет сына солнца, — произнёс Такайнамо. — Пленников осталось всего двенадцать. Это хорошее число.
Гуакрикаур, не ожидавший этого, сначала растерялся, но потом с гордостью выпрямился и, не особо раздумывая, указал на одного из братьев.
— Почему? — спросил Такайнамо.
— :бип: с ним, — ответил Гуакрикаур. — Он действительно достоин быть ребёнком солнца.
— Быть тому, — сказал Такайнамо. Его сын был самым сильным воином среди чиму, и раз уж он запомнил того мальчишку, значит в нём действительно есть что-то выдающееся. В дар богам надо отправлять самое лучшее.

Двенадцать человек собрались у подножья высокой платформы готовые услышать, кто же является победителем соревнований. Казалось, что напряжение, повисшее между ними, можно было осязать руками.
— Сын солнца был определён! — объявил младший жрец, указывая на выбранную жертву.
Такайнамо видел, как большинство пленников, которых минула судьба быть принесённым в жертву, расслабились, один даже откровенно просиял радостью, ощущая привкус свободы.
Новоявленный же сын солнца взглянул на брата, улыбнувшись тому горько и немного сочувственно, а потом шагнул вперёд.
Такайнамо уже хотел отвернуться, эти пленники ему больше не были интересны, когда встретился взглядом с братом сына солнца. Этот мальчишка, казалось, только недавно прошёл церемонию совершеннолетия, но от его взгляда у Такайнамо мурашки побежали по спине. Он почувствовал, что этот пленник был слишком похож на него самого. В будущем он мог стать очень опасным соперником. Вот уж кого стоило назвать ребёнком солнца и принести в жертву. Но ни отменить собственные слова, ни убить этого мальчишку Такайнамо уже не мог, ритуал начался, и его нельзя испортить. Сейчас придётся отпустить этого пленника. Но потом, после затмения солнца, стоит всё же отыскать его и убить.
Надо было начинать следующие приготовления к жертвоприношению, но Такайнамо всё продолжал смотреть вслед мальчишке, уходящему вместе другими десятью участниками соревнования, как достойные, чтобы жить, но не достойные, чтобы участвовать в предстоящем ритуале. Оставалось только надеяться, что этот брат окажется не таким живучим, как сам Такайнамо, и очень скоро до него доберётся смерть.
— Отец, что-то случилось? — обеспокоенно спросил Гуакрикаур. Всё-таки его сын не был совсем безнадёжен.
— Ничего, — спокойно ответил Такайнамо. — Мы должны сделать всё, чтобы Чимор процветал как можно дольше.
А потом повернулся к пленнику, которого вскоре должны были принести в жертву. Тот ответил ему спокойным взглядом. Он смотрел совсем не так, как спасшийся брат. Но казалось, что бог солнца лично одарил его силой, чтобы он смог пройти свой путь до конца.
Такайнамо замер на мгновение. Могло ли быть так, что на самом деле детей солнца было двое? Неужели он ошибся в знаках? Что же такого задумали боги для его Чимора?
Но Такайнамо очень быстро взял себя в руки. Как бы то ни было, церемония должна продолжаться. Со всем остальным он сможет разобраться и позже. Да, уже совсем скоро должно было начаться солнечное затмение. Он не мог отвлекаться. Чимор стал его новым домом. И он не мог позволить себе потерять его снова.

Манко Капак остановился у входа в пещеру, в которой должна была прятаться его сестра вместе с остальными. Там ли она? Но даже если и так, как он сможет ей всё рассказать? Как объяснить, что выжил только он один?
Но вечно стоять он здесь не мог. Он шагнул вперёд, чувствуя, как темнота невыносимо давит ему на плечи. И всё же только лишь в это мгновение, когда его никто не видел, он мог позволить своим чувствам взять над собой вверх.
Женские голоса, слышимые впереди, замолкли. Кажется, обитатели пещеры поняли, что у них незваный гость. И Манко Капак поспешил выйти на свет. Окльо, узнав его, сразу бросилась навстречу.
— Ты вернулся! Тебе удалось сбежать? А Аука, Качи и Учу… — внезапно Окльо замолчала, словно боясь продолжать.
— Они все отправились к богам, — просто ответил Манко Капак. Он не хотел говорить, что Качи застрелил лучник, что Учу убил один из пленников в третьем соревновании, что Ауку принесли в жертву чужому богу, и что сам он выжил лишь потому, что проиграл в последней битве.
Окльо всхлипнула, а потом зарыдала в голос, не сдерживаясь, все остальные обитательницы пещеры тут же присоединились к ней. Правильно, женщины должны оплакивать умерших, чтобы те не обижались на живых. Он, Манко Капак, мог лишь скорбеть рядом.
За спиной послышался шорох, Окльо встрепенулась и подняла голову.
— А это кто? — спросила она, с тревогой глядя на незнакомцев.

Манко Капак обернулся. Неудивительно, что его сестра с подозрением отнеслась к ним. Вошедшие, их было десять, выглядели измождёнными, словно бежали много дней почти без отдыха. Хотя так это и было на самом деле. Коварные чиму сначала вроде бы отпустили их, а потом послали отряд, чтобы убить. Им едва удалось спастись. Теперь он и сам, наверное, выглядит не лучше, чем остальные.
— Это… — Манко Капак улыбнулся, кажется, впервые, со смерти Аяр Ауки. — Это мои братья. — Те, десять пленников, которых отпустили чиму, теперь были с ним. Пусть поначалу они и были друг другу чужими, и им даже пришлось сражаться друг с другом, но коварство чиму в конце сплотило их. Только так они могли выжить. К тому же хоть они были из разных айлью, но всё же говорили на одном языке. И за эти дни они действительно стали как братья.
— Ты разрешишь им присоединиться к нашему алью? — спросила Окльо.
Манко Капак неожиданно осознал, что теперь он здесь за старшего. Он обвёл взглядом замерших в ожидании женщин и своих новых братьев, которые, как-то это самом собой получилось, тоже уже давно признали за ним первенство, да и возвращаться которым уже было некуда.
— Да, разрешу, — ответил Манко Капак. Теперь он не мог позволить себе испугаться и отступить. Иначе жертва Аяр Ауки будет бессмысленной. — Но сначала нам как следует надо оплакать погибших. А потом… давайте отправимся на поиски места, где все вместе сможем жить.
Манко Капак понимал, что сейчас их было ещё слишком мало. И в тоже время он не сомневался, что у него всё получится. Однажды он создаст государство не хуже, чем Чимор. Страну, которое будет повелевать всеми четырьмя сторонами света — Тауантинсуйу, перед которой склоняться даже чиму. Пусть до этого момента и было ещё много времени. Когда-нибудь…
Он обретёт новый дом.

...– Кому вообще пришло на ум красть кровь Папы? Что за странные и извращённые заказы ты берёшь? – немного вздохнув Джон продолжил. - Ну ладно, хотя бы плата за всё это соответствующая.
– Не переживай, друг мой, всё будет нормально. В конце концов, это же лишь церковь, кому нужна эта кровь Папы, у них они каждые 10 лет умирают, не обеднеют!
– Ты считаешь это забавным?
– А чем ты недоволен? У тебя были задания и похуже. – Потянув сигарету Джош продолжил. – Например, как ты проникал на территорию Зоны 51. Да и вообще, парень, это твоё последнее задание, будь молодцом!
– Просто я никогда не любил религию...

***
Под видом прихожанина Джон спокойной походкой зашёл в церкву. Он никогда не понимал всей этой вычурности и помпезности. Золотые купола, золотые кресты... Задача была лёгкой, можно было не волноваться.Зайдя в Храм он начал оглядывать местность и прикидывать где может храниться такая извращённая вещица. В углу притаилась маленькая дверь, скорее всего в кабинет какого-то Протоиерея. Джон немедля принял это во внимание и как только началась служба проскользнул среди людей в тень.Зайдя в кабинет он увидел роскошную комнату.Не став зацикливаться на такой мелочи он принялся шарудить по полкам в столике церковного служителя, как вдруг дверь вдруг скрипнула.Понимая что его сейчас заметят он быстро решил атаковать, но вдруг в священнике он увидел знакомое лицо...
– Димитрий, давно не виделись. – опешил Джон своего знакомого.
– Ты здесь по делу, или решил со мной повидаться?
Священник немного придя в себя сразу же достал нож из-за спины и бросился на Джона.Джон краем глаза заметил блеск метала и ринулся вперёд парировав удар левой рукой, но противник оказался быстрее и ранил Джона в правую область живота. Джон упал и последнее что он увидел это удар ноги по его лицу сапогом со стальной пластиной...

***
– Ты уж заставил меня попотеть, – сидя возле лица Джона промолвил Димитрий. – Чуть не навёл шуму, ещё и кровью запятнал мой кабинет. Ты за это ещё заплатишь!
Немного придя в себя Джон оглядел местность. Тёмное сырое место, сам он был прикован, по сторонам так же были прикованы дети. Это всё начинало походить на какой-то сюр...
– Чего молчишь? – ударив по лицу промолвил Димитрий. – Отвечай что ты тут забыл! Я думал ты умер ещё три года назад, червь.
– Я... Не...
– Акакий, принеси-ка холодной воды, надо освежить его.
Из-за спины Димитрия возник ребёнок, лет 11-12, и покорно кивнув головой он побежал как можно скорее.
– Я здесь... Из-за реликвии... – с последних сил промолвил Джон.
– Реликвия... Занятно. Такая безделушка. Будь это кто другой, я бы дал ему уйти, но ты... Ты бы растрепал о моём местоположении. Видимо это будут последние деньки твоей скудной жизни. Я пойду, поговорим попозже.Он опять отключился.

***
Акакий смотрел на Джона из-за угла и заметив что тот опять просыпается он подпрыгнул и убежал.Теперь Джон внимательнее всмотрелся. Он увидел пятерых детей, кои были так же прикованы, и все они были одного типажа. Чёрные и кучерявые, словно чума, да и худые, одни кости, словно их держали уже не первый месяц.Он думал не поставили ли тут смотрящего, или может тут есть камеры. Всё же невольно он окликнул их всех.
– Эй, вы. Что это за место?
Они лишь испуганно взглянули на него и отвернулись. Немного подождав он крикнул им ещё раз, и один из них обратил на него внимание и начал изучать его своими бусинками. Так прошло минут десять.
- Нас тут используют как игрушек для насилия, – проговорил мальчик, – вы же поможете нам, правда?
Он смотрел с некой надеждой, будто бы пришел спаситель. Джон никак не хотел разочаровывать парнишу...
– Кхе... Конечно, конечно, – недолго думая произнёс Джон, чтобы приободрить их всех.

Продолжение следует...