Начало "Кощея 2".

Ссылка на Кощея 1: https://selflib.me/komanda_ispolneniia_jelanii/vol1/4

Князь Кощей на царской службе

Солнце ясное в небе по кругу ходит, со стороны кухни пирожками пахнет невыразимо, а у меня в отделении красна девица у стола сидит, слезами горькими заливается.        

- На кого ж она меня, сиротинку,покинула-а-а-а! Как же я без нее жить бу-у-уду-у-у!!        

До женских истерик я не великий охотник, но тут делать нечего, надо картину преступления выяснить, потому глажу ее по плечу белому и под красный нос свой платок подсовываю.        

- Не кручинься, девица…как тебя побатюшке?        

- Марфа Васильевна я.        

- Не лей слезы, Марфа Васильевна, то не служба, а службишка, найду я твою корову. Лучше скажи, где ее видела в последний раз, и не заметила ль  чего необычного.        

Дожился… коров уже ищу… Что значит преступный элемент за последнее время погоняли мы знатно…        

Девица в платок мой, самой Василисой Прекрасной расшитый, высморкалась яростно и голосом гнусавым отвечает:        

- Так сегодня с утреца и видела, когда на зорьке в стадо на выпас гнала. Шли мы с моей кормилицей бок о бок, пташек утренних слушали, а и только я отвернулась, как сбоку так коротко «Мууу?» и только ветром обдало. Я зажмурилась, а когда глазоньки-то открыла, Буренки моей уж и нету, только сверху будто копытца ее мелькнули… Видно, ангелы ее на небо забрали, за примерное ее на всю жизнь поведение и удойность...        

И опять разрыдалась, аж стол затрясся.        

Прошипел я чуть слышно слово нехорошее, кулак сжал. Девицу со всем уважением выпроводил из сыскного отделения, а сам шагом злобным, широким помаршировал на задний двор.        

А там картина маслом, расписным коромыслом – Змей Горыныч, друг и соратник верный, возлежит около сеновала, воду хлебает кадушками и костомаху какую-то огроменную обсасывает. Глазки, все шесть штук, маслятся, брюхо набок, и весь вид донельзя довольный и обожравшийся.        

Как увидел он меня, грозно наступающего, так забеспокоился, встрепенулся и кость здоровенную попытался за спиной спрятать, да куда уж ему от сыскного Берендеевского ока схорониться.        

- Ты пошто корову сожрал, змей позорный?! Тебе что, десятерного царского сухпайка не хватает?!        

Горыныч аж рухнул передо мной, пузом и головами повинными в землю уткнулся:        

- Не вели казнить, Кощей, вели слово молвить! Скушно стало до чертиков зеленых, решил озорнуть разок, молодость вспомнить удалую, разбойничью! А то ведь три недели сидим сиднем, маемся бездельем, ни с одного двора даже курица не пропала. А так – кровь разогнал, крылья размял, свежиной побаловался, вон еще и тебе на шашлыки осталось…

И кусок окорока мне сует, взяточник проклятый.

Зарычал я на него с досады, плюнул да пошел прочь со двора.

 - Со своей зарплаты урон компенсируешь, вор-налетчик! И давай, включай все три мозга, вспоминай, какого цвета корова была, сейчас на базар поедем новую покупать…         

А надо сказать, что базар в Берендеевом царстве-государстве знатный, ярмарка широкая, богатая да голосистая, на все окрестные земли известная. А все потому, что пути торговые рядом проходят. Кого у нас только не встретишь! С юга везут ковры да пряности, да черное дерево, да слоновую кость, с запада – вина иноземные, диковины хитрые, ткани яркие да привычки вредные, с севера – пушнину, с востока – вообще что ни попадя, одновременно на все остальное похоже, да качеством не то… разве что бумага, порох да шелк, и то норовят подделку подсунуть.        

Так что немудрено на ярмарке увидеть и татарина, что сбрую своему коню покупает, и немчинов важных, и арабов в их смешных белых платках, и китайцев хитроглазых, всякие неведомые снадобья предлагающих.        

Ворью всякому на базаре нашем как медом помазано,  вроде и гоняем их, и, наоборот, спасаем иногда, потому что чингизцы все время их сами ловят и норовят на месте руку отрубить. До международных конфликтов, правда, дело не доходит, но вот пару недель назад Горынычу полоумный рыцарь-драконоборец левую физиономию булавой набил.        

Ну, в общем, шагаем мы по ярмарке, оглядываемся в поисках рыжей коровы с белым пятном на боку в форме сердечка (вот прибил бы Змея, ей-бо, не мог животное понеприметней выбрать), бережем карманы да отпихиваемся от торговок пирожками. Они завсегда меня как увидят, так и налетают стаей, причитают: «Ты ж наш молодец добрый сыскной, худосочный! Скушай пирожка, поправь хоть чуть-чуть бочка, а то ж девки любить не будут, это ж все равно что со стиральной доской миловаться!»        

Вот ведьмы. По больному бьют. Посажу их в холодную на пятнадцать суток когда-нибудь за хулиганство и торговлю без лицензии.        

Ну строен я, даже тощеват несколько…так мне как Кощею простительно. А девушки вообще, говорят, ушами любят, а ушам-то  всякое мясо-мускулы зачем?       

Что-то пригорюнился я, задумался о личном, еще и Горыныч куда-то в пивные ряды отлучился, а на ярмарке-то держи ухо востро, отвлекаться не моги. Прошел я еще пару шагов, вдруг откуда-то китаец вынырнул небольшой, горбенький, с бороденкой тощей, еще хуже моей, схватил за руку и лопочет что-то не пойми на каком языке: «Насяльника, пасьли, пасьли».        

Ну, думаю, произошло что-то, дело снова наклюнулось воровское али душегубское. Погоны на кафтане отряхнул, чело нахмурил поначальственней и пошагал за восточным человеком куда-то в переулок между рядов, где и людей-то нет, только помойка большая да ящики-тюки свалены.        

А китаец остановился, оглянулся сторожко да за пазуху полез. Позвенел там чем-то да и достал пузырек невеликий, синего цвета, плотной крышкой заперт, но все равно пахнет какой-то гадостью – помесь ландыша с конским навозом.        

- Купи, насяльника, - говорит, - это лекаруство для сучастия.        

- Чего?! – опешил я, - это ты мне зелье дурманное предлагаешь, али капли от запора?! А я-то думал… А ну брысь отсюда, аптекарь недоделанный! Ишь, «лекарство для счастья»! – и развернулся, чтоб уйти.        

А торговец-то опытный, его грозным рыком не проймешь, иначе до старости бы не дожил. Вцепился китаец мне в полу кафтана мертвой хваткой, да зачастил:        

- Нет-нет, не от запора! Для любуви! Девусики любить будут, удася придет! Купи, насяльника! Это тайное суредство самого Имиператора!        

Плюнул я, понял, что не отвязаться. Кинул в торговца навязчивого золотой монетой, пузырек в наплечную сумку швырнул, да рявкнул досадливо:        

- Беру только потому, что надо этой отраве экспертизу сделать! Вдруг ты яд какой продаешь! Мне самому не надо ничего, и с девушками,  и с удачей у меня все в порядке!        

А китаец монету ловить не стал. Отпустил мой кафтан, поклонился и сказал почти по нашему, по-берендейски, не шепелявя:        

- Ну и хорошо. Только помни – три капли на кружку чая и не больше. И только тогда, когда действительно удача нужна.        

И бочком-бочком куда-то в сторону шмыгнул и исчез.         

Чой-то не по себе мне стало. Оглядел я пузырек подозрительный со всех его синих сторон и решил эксперту Алевтине Аргентиновне снести, пусть правда поколдует над ним, а то, может, это китайская диаспора меня травануть решила злокозненно. Как раз недавно их лавчонку закрыл, где медовухой торговали поддельной, царскими акцизами не обклеенной.  

И только пару шагов и прошел, как раздался надо всем базаром истеричный бабий визг, громкий, долгий, да с переливами, да без перерыва на вдох-выдох.         

Вот тут уж и к гадалке не ходи – случилось что-то.        

Добежал я туда бодренько, плечами кого мог пораспихивал, кого не мог – обогнул, и уперся прямо в место преступления.        

А место это только орущей бабой и обозначено. И преступление какое-то неявное. В общем, стоит семипудовая баба посреди площади, возле ног ее большое грязное пятно, в руках корзина с пирожками, рот открыт, глаза зажмурены, и звук из нее исходит душераздирающий, аж уши заложило.        

 Я фуражку поправил, рявкнул: «Что произошло, гражданочка?!», а толку, она и не видит, и не слышит ничего. И воздух вместе с криком у нее не заканчивается. Да и не мудрено, там такая грудная клетка обьемистая – еще на полчаса хватит. А мне это не с руки, вон уже половина площади вокруг нас столпилась, а вторая подбегает, того и гляди, затопчут и следы, и свидетельницу эту малахольную.

         Кашлянул я строго, пальцы размял и врезал профилактическую пощечину прямо по торговкиной пухлой личности. Ну как врезал – баллов на пять из двенадцати, чисто чтоб в разумение привести. В «Лекарском вестнике» читал, что при шоковых состояниях разрешается, главное, чтоб сдачи не дала.        

Баба заткнулась, как выключили, и глаза открыла.        

И вот тут-то я перетрусил основательно, потому что хоть я и Бессмертный, а вот сейчас в ее маленьких глазках смерть свою очень явственно увидел, причем страшную и продолжительную.        

- Ты што ж это, Кощей, сыскной пес, ударил меня, что ли? – спросила она тихо-тихо. Но я услышал, и толпа вокруг услышала. Кто поумнее, назад ломанулись, а кто сзади, те на деревья да бочки полезли, с них обзор лучше.        

- Это была медицинская мера! – говорю грозно, а сам глазом кошу в сторону, не идет ли Змей на подмогу, - А ну сказывай, ради чего сыр-бор развела, а то оформлю штраф за ложный вызов! Случилось чего, что ли?!        

Баба икнула, потом глаза скосила вниз, на грязное пятно под ногами, и начала новый богатырский вдох делать, чтобы еще на полчаса крику хватило. Но тут уж я ждать не стал, взял ее за руку и потащил в место укромное, чтобы дознание спокойно, без свидетелей, провести.        

Баба заинтересовалась, повременила пока верещать, идет за мной смирно, не упирается, только об прилавки стукается то корзиной своей и пирожками, то фигурой в особо выступающих местах. Особенно в нижних. В одном месте застряли даже, думал, заклинило свидетельницу между рядами, но ничего, разбежался-толканул, вытянули репку.