История давно минувшего: Хозяин пустыни Страница 49

Асана горячо выдохнула восточнице в губы, а свободная ладонь скользнула холодными пальцами под майку, пробежала по животу, поднимаясь выше. По смуглой коже обоих пробежались мурашки, сбегая маленькими частицами жажды прикосновения, не погашённой ни одной ссорой, ни часом в разлуке. Горячий краткий вдох для Бархат и губы снова сомкнулись на её чуть шероховатых губах, затёртых солнцем и песком до матового перелива одной из множества цветных прядок. Беспокойная улыбнулась расслабленно и довольно. Их бедра столкнулись, но Бархат отступила на шаг, заставляя вторую повторить ее действие, так она увлекала Асану подальше от трюмо. Однако последнюю подобное не устраивало, иллюзионистка предупреждающе схватила воровку за завязки шаровар, наконец останавливая отступление и заставляя капитулировать. Перед совсем не по восточному светлыми глазами качнулась одно из деревянных колечек, опоясывающих выбившуюся из общего потока волос косичку. В ответ на нападение Асаны ловкие вороватые руки в два счета справились с узлом на халате, а после юркнули в прорези собственной майки, и последняя в секунду оказалась где-то в нескольких метрах от основного действа. Асану охватило воспоминание их первой встречи. Мардийка довольно щурясь в образе Эллеи разглядывает себя перед зеркалом, отпуская довольные замечания по поводу нового образа. Молочная кожа, острые ключицы, но Асана никогда не признает тот вид прекраснее, чем Бархат здесь и сейчас перед ней. Губы вновь сомкнулись в поцелуе.
Сабах ворвался неожиданно, без стука, видимо, в порыве ведомых только ему светлых и обязательно возвышенных чувств. Искрящиеся глаза, что моментально окинули комнату взглядом, зацепились сначала за Руаха, а потом за Беспокойную да так у нее и остались. И если бы духи умели краснеть, то Сабах бы обязательно окрасился в красный с головы до конца воздушного хвоста, но он как обычно не сказал ни слова, только гулкий смущенный шум падающих на пол доспехов выдал его присутствие. Асана среагировала чуть с запозданием, запахивая халат и переключая внимание на гостя.
- Оу, - смущение не оставило след в возгласе, - хочешь и тебя поцелую? – с улыбкой продолжила Беспокойная, нехотя отстраняясь, понимая, что дух сам уйти не в силах. В ответ синеватые глаза замерцали, потухая на краткие мгновения да загораясь вновь, но слов так и не последовало.
- Сса урр, - смех любовницы, приглушённый воровской рукой, заставил и Асану заулыбаться сильнее, а последующие слова, высказанные любимой ученицей, и вовсе хихикнуть, как девчонке. - Вот и взросление, милый друг.
Руах веселья мардиек не разделил, недовольный поведением младшего. Чёрный страж отлетел со своего места, подхватывая с полу часть гардероба маленькой хозяйки, которая почти сразу перекочевала к обладательнице, прикрывая смелую наготу.
- Вставай.

В потолке высокого грота, соседствуя с песочными скалами, мерцали стеклянные вставки – на фоне теплого камня они казались ледяными. Ловя каждый луч солнца с поверхности, они превращали его в столпы голубого призрачного света. В нем вились полупрозрачные медузы, переплетаясь тонкими, как нити, щупальцами, они летали в воздухе, а после ненадолго опускались в воду, нежно лелеемую сводами грота. Над аквамариновой гладью витал бледный туман, почти скрывающий стеклянный пол, что диском парил над водной поверхностью. Кристальные колоны, свисающие с потолка, удерживали его. Посередине зияло кольцо бассейна – вода там наливалась насыщенным синим цветом, говоря о глубине.
Очутись там мард, то непременно решил бы, что оказался посреди нируанского храма. Однако то был лишь кабинет – у многогранного окна, где стекло удивительно вжилось в скалу, стоял тонкий в своих чертах письменный стол, с панорамным видом на лазурный океан. У него, прилежно задвинутый, возвышался мягкий белый пуф; той же белизной искрили изящные книжные стеллажи, густо уставленные фолиантами. Строгое убранство оттеняли стеклянные скульптуры, украшающие каждую полку, каждое свободное место. В подобной обстановке был весь Гонне.
Он сидел у того самого бассейна, свесив ноги в прохладную воду. Рядом, высунув мокрую серую голову, весело стрекотал дельфин. Пальцы нируанца мягко касались его, пока на лице замерло задумчивое выражение.
«- Лин Окуана.
Женщина, на чьем лице впервые за долгое время показался румянец, обернулась. Взглянув на подошедшего лорда, она деликатно поклонилась и чуть улыбнулась ему.
- Лин Гонне. Извините, что столь несдержанно повела себя вчера: мне даже нечего сказать в свое оправдание.
- Ваше оправдание всем прекрасно известно и никем не оспоримо. Не распыляйтесь на такие мелочи: любая ваша эмоция сейчас простительна, - он вежливо улыбнулся ей в ответ и также поклонился, а после жестом пригласил ее прогуляться: они встретились в широкой застекленной галерее, служащей переходом между крылами подводного дворца. Тот звездой раскинулся у самого дна – он не принадлежал кому-то одному, напротив, расселившись по его лучам, там обитали семьи всех чистокровных.
Женщина согласилась, лишь мгновение помешкав, и легко дала взять себя под руку. Мюэну просто так не отказывали: отжив целый век, он приступил ко второму, совсем, казалось, не постарев: его лицо и руки не тронули морщины, нежно разглаживаемые его любимым океаном. Он был нируанцем, каким должны были быть и все остальные дети Ниру – полностью отданным воде, которая светилась во всем его облике. Длинные волосы ниспадали волнистым шелком до самых колен, напоминая изгибами и лазуритовым отблеском морские волны, а кожа, точно перламутровые раковины, ловила цвета окружения и матовым отблеском переливалась ими. Раскрытые жабры гармонично вписывались в общий образ вместе с прозрачными плавниками, теряющимися в складках легких одежд. Смотря на него, Окуана думала, что именно так, должно быть, выглядели их боги – столь же неотделимые от родной стихии, и это будило в нируанке восхищенное раболепие.
- Вижу, вы чуть оправились от потери. Вас приятно видеть с живым цветом лица.
- Ах, - Криато с сожалением поморщилась. – Я, как девочка, забылась в сборе платьев. Это смешно: о чем я только думаю, набивая чемоданы всей этой одеждой… Я просила мужа запретить мне все это брать, но он, дурак, поступил с точностью наоборот.
Гонне вновь улыбнулся одним уголком губ: в купе с выточенной осанкой, эта улыбка смотрелась почти повелительно.
- У каждого из нас есть эти мелкие слабости, которые дарят счастье. Это не зазорно.
- В самом деле? И какой слабостью похвалитесь вы?
- М, - нируанец вскинул брови и облизал губы. – Я питаю крайнюю слабость к кое-каким письмам. Мне не важно их содержание, часто оно почти глупое, но что для меня действительно ценно, так это их существование. Я касаюсь чернил, не читая, и мне мгновенно становится лучше.
- Дело в их отправителе? – Окуана с интересом повернула голову. Мимо них, за колоннадой, что отделяла нируанцев от толщи воды лишь магическим слоем, беззаботно проплывали косяки разноцветных тропических рыбок.
- Все так. Я человек серьезный, - Гонне улыбнулся. – А он, напротив. И если вашего также крайне серьезного мужа, - произнося эти эпитеты, Мюэн чуть усмехнулся, - существование подобных раздражает, то меня оно крайне радует. Добродушие часто сводит носителя в могилу, но до тех пор оно не дает сойти в нее окружающим.
- Находите его письма жизнеутверждающими? – заискивающе поинтересовалась женщина, и нируанец кивнул ей.
- Да, это слово подходит. Знаете, возможно вы даже встретите этого несерьезного человека в своем путешествии на восток.
- Неужели вы говорите о Юэлине? – выражение ее лица мгновенно лишилось румянца, за который ее до этого похвалил мужчина; тот снисходительно улыбнулся.
- Его старший брат погиб вместе с вашим, не так ли? Туан попали под горячую руку. Я искренне сожалею об этом и готов броситься с обрыва, если это поможет окупить их потери, однако, это будет столь же бессмысленно, сколь и все прошедшие казни. Поэтому мне остается лишь смиренно кусать локти здесь, среди живых.
Окуана взглянула на него со странным чувством и поджала губы, после быстро пробормотав:
- Ему уже сообщили?
- Я не имею привычки отвечать на письма Юэлина, - Гонне взглянул на проплывающую мимо акулу. – И впервые не жалею об этом. Думаю, такие вести ему сообщит его отец.
- Мы остановимся в Танаале. Может, вы хотите, чтобы я что-нибудь ему передала? – Окуана чуть притормозила, и Мюэну пришлось остановиться вслед, чтобы обернуться и взглянуть на нее. Пару мгновений он молчал, обдумывая, и Вивье видела свое отражение в его прозрачных глазах.
- Мы не говорим этого, но каждый понимает: скорее всего, Танааль разорится. Но пускай Ю не возвращается на острова.
- А? – нируанка моргнула, решив, что ослышалась. – Разве вы…
- Нанданавана не подходят таким, как он. Даже если здесь вновь станет мирно: нируанцы, как никто другой, умеют изживать друг друга. Не знаю, куда, хоть в Сэх-Ру, хоть в Ниадис, хоть в сам Гранмор к его рогатым – куда угодно, только не сюда. Я буду благодарен, если вы это ему передадите.
Окуана не знала, что ее задевает больше: откровение о будущем Танааля или личное откровение самого Мюэна – казалось бы, такой, как он, первым должен осуждать переезжающих с островов нируанцев. Но на деле, близкому человеку он велел убираться подальше, и эти двойные стандарты обидно что-то задели в ней, отчего перед глазами на мгновение возник алтарь Криато.
- Я позволю себе с вами не согласиться, - ответила она, опустив голову. – Но я передам, из уважения к вам.
Гонне долго смотрел на нее, поглаживая желтый камень в амулете. Наконец, он заговорил снова, негромко, но вкрадчиво.
- Я, в самом деле, за жизнь повидал очень многое, и меня можно счесть достойным уважения. Все, что я говорю и делаю, основано на моем, во многом горьком, опыте. Вы молоды, лин Окуана, но на вашу долю уже выпала почти непосильная трагедия. Оттого позвольте мне дать вам совет, что предостережет от новых лишений, - он замолчал и продолжил лишь когда Криато чуть рассеянно кивнула. – Сделайте все, что в ваших силах, чтобы Фейлон не занял трон Альфеллидиона. Возможно, он и знал Алоиса лучше прочих, но я лучше прочих знаю его самого. Не будет громким сказать, что я вижу его насквозь. Он рос на моих глазах и сильно рано, увы, сменил на посту отца. Не позвольте ему совершить непоправимое.
Нируанка нахмурилась и даже чуть отступила, смотря на Гонне с сомнением и почти негодованием.
- О чем вы, омуэ? Фей поддерживает Тоина. Он пообещал мне, что не станет биться за корону. В самом деле, она ему не нужна.
- Вдумайтесь, лин Окуана, отчего Висов, владельцев такой статности, такой внушительности и мощи, столь редко избирают в короли? Трон противопоказан им – они тонут в собственной важности, и, честное слово, бросаются в пучину безумия: дав им дорваться до власти, их невозможно вернуть обратно к человечности, а вы ведь ждете от него именно ее? Да, Вис будет править решительно и жестко, добьется подчинения, какого не способен добиться никто другой, и, возможно, приведет страну к процветанию. Но скажите честно, что вас волнует больше – будущее страны или семьи? – лицо Окуаны становилось все категоричнее и жестче, тем мягче и снисходительнее делалась улыбка Гонне. – Когда-то давно я выбрал страну. Я пожалел об этом, лин Окуана.
- Этого не случится. Фейлон не безумец. И будущее страны неотделимо от будущего семьи – где жить, если вокруг будет война?
Нируанец не ответил ей: он лишь поклонился и пожелал удачной поездки, после чего продолжил путь вдоль галереи в одиночестве».
Холодный всплеск заставил опомниться каплями, упавшими на лицо – то хвостом по воде шлепнул дельфин, быстро теряясь светлой точкой в глубине. Мюэн проводил его взглядом, и после прикусил губу, оборачиваясь. Встав на ноги, он направился к столу, оставляя на стеклянном полу влажные следы. Мужчина присел на пуф и поставил локоть на стол, подпирая ладонью голову. Пальцы вплелись в синие волосы, а взгляд упал на ворох писем – столь огромный, что несколько конвертов валялось на полу. Все тридцать лет, что Юэлин пробыл вдали от дома, Гонне собирал эти письма, не потеряв ни одного, и хранил их, бережно сложенными в ящики. Подняв свободную руку, нируанец опустил ее на пожелтевшие от старости конверты – ему, в самом деле, хватало всего лишь прикосновения.

 - Что-что, господин Идрис? Повторите, что вы там сказали? – Мэрилайн нарисовалась по направлению его взгляда, загораживая Лили и тем самым практически отбирая внимание Прилежного обратно. – Я вам что, палочка эстафетная? Думаете, один помер, так к другому пошла – велика задача?! А как же мое состояние? Моя душа? Сердце?!.. Я морально готовилась к этой свадьбе Мардек знает сколько, я готовилась именно к вам, господин Идрис, к этим вашим выщипанным бровям и слабеньким ручкам, не способным даже открыть чернильницу! – она резко вздернула руки, так что могло всерьез показаться, что девушка собирается его ударить. Однако пальцы не сложились в кулаки, а довольно грубо загребли спутавшиеся волосы, чтобы зачесать их назад с лица. – И вообще, я не ослышалась? Вы ко мне на ты? Мы с вами, вообще-то, господин Идрис, недостаточно знакомы, настолько, что вы даже не потрудились сообщить мне, абсолютной незнакомке, о своей липовой смерти, - говорила она все это с чувством и неприкрытой обидой, на которую только был способен ее юношеский пыл. 

Лили заохала, залепетав «конечно, господин, конечно», и засуетилась, забегав по комнате так, словно впервые ее видит и совершенно не знает, где что лежит. Прилежный чуть нахмурился, глядя на это, и Лингрен, решив, что тот вновь собирается строго подстегнуть служанку, замахала руками, привлекая его внимание:
- Не надо обижать мне Лили. Она и так волнуется. И раз вы стоите здесь передо мною живым, значит, смерть была липовой. Шах и мат, господин Идрис! Вы в курсе, что залог счастливого и долгого брака – это доверие? Вот, пожалуйста, руководствуйтесь впредь этим, я вот вам все-все доверяю, - она взялась за края сорочки, держащиеся лишь на одной пуговице, и на мгновение резко развела их, воскликнув: - Даже это! – и прежде, чем Лили успела умереть со стыда, Мэрилайн запахнулась обратно и, гордо прошествовав до туалетного столика, уселась за него и взялась за гребень, принявшись месить им рыжие колтуны.

«Пожалуйста, не отвечайте, мисс Лингрен», - взмолилась мысленно Лили, однако хозяйка, как всегда, не послушалась. Обернувшись на пуфе, она посмотрела Прилежному вслед, вздернув бровь. Озадаченный повисшей паузой, тот остановился и обернулся, натыкаясь на хмурый взгляд южанки.
- Я знаю цену этому телу и не буду им разбрасываться. Флирт – простая вежливость и развлечение, я прекрасно знаю пределы кокетства. А что вы? – она указала на него, жестом окидывая с головы до пят. – Я знаю, у вас на востоке не зазорно изменять жене. Будучи на попечении господина Кайрата, вы окружены искушениями. И что же? Будете держаться неприступным ледником и всюду носить меня подмышкой? Коль так, я пообещаю вести себя, аки целомудренная святая. 

Любая другая девушка в ответ на такое высказывание должна была, по-хорошему, смутиться и, возможно, счесть сказанное иланом за комплимент, но не Лингрен. Брови ее поднялись так высоко, что сморщился лоб. Благо, ладонь Лили заглушила недовольное восклицание южанки, и Прилежный успел выйти прежде, чем Мэрилайн сболтнула ещё что-нибудь. 
Как только дверь закрылась за ним, девушка возмущённо обернулась на служанку. 
 - Да за кого он меня принимает? Думает, что я легкодоступная простушка какая? И что это, вообще, было: "не о девушках вам стоит беспокоиться"?! О мужиках всё-таки, да? Это кошмар какой-то! И мне никто не сказал ни слова о вчерашнем! Мол, мучайся в неведении, ты не достойна быть соучастницей нашего гнусного плана! О, Мардек. Я готова их двоих придушить. 
 - Мисс Лингрен, - вздохнула женщина, принимаясь за расчёсывание волос хозяйки. - Пожалуйста, просто ведите себя скромнее, и никто не будет относиться к вам так, как вы описали. 
 - Да что я сделала-то? Мне теперь и с людьми пообщаться по-человечески нельзя? 
 - Не коверкайте... Просто здесь в почете кротость.
 - Ха? Да им не женщина нужна, а декоративная побрякушка - чтоб не возмущалась, молчала, но взгляд радовала, - она громко цыкнула и всплеснула руками. - Постель он мной украсит. Не, ну ты слышала? Это же надо так исковеркать комплимент!
Лили вновь вздохнула: ей не оставалось ничего другого. И так, слушая возмущения южанки, она привела ее, как было велено, в должный вид, и вскоре Мэрилайн вышла из покоев, совсем не похожая на безбашенную взлохмаченную девицу, коей ее застал Идрис. 

Лезвие прижалось к горячей пульсирующей коже. Саер стиснула зубы, губы ее чуть дрожали, а из горла норовил вырваться стон. Та же дрожь пробивала руки, и именно она мешала больше всего – с ними дрожал и кинжал. Арбарианка была уверена в том, что делает; «дэтрих`саер» повторяла она мысленно, доказывая самой себе, что леса и родина для нее ничего не значат. Хвост сжался, оплетя ноги, словно то не часть тела, а напуганная собачка, ожидающая расправы от собственного хозяина.
Девушка зарычала и отбросила нож. Он покатился по грязной мостовой, пуская грохочущее эхо вдоль мрачных подворотен. От этого звука разбежались крысы и проснулась парочка бездомных. Сама же девушка, обхватив себя руками, чуть покачивалась, сидя на пыльной земле. Она ненавидела себя за слабость: в ее памяти не было Эн`Ха, и она никогда не использовала хвост, он ей, в самом деле, был не нужен, но заложенные природой инстинкты стояли выше здравого смысла, раз за разом селя слабость в до этого уверенную хватку на рукоятке кинжала. Гильдия искала хвостатую арбарианку с совершенно узнаваемым рабским кольцом Ла-Урра на кисточке; оно звенело, словно она корова на пастбище, и оттого Саер не могла и на миллиметр приблизиться к границе. Зачарованную побрякушку, поломавшую столько жизней, невозможно было просто снять – выход был один, совершенно простой и категоричный, и девушка давно была к нему готова, но в самый последний момент собственное тело отказало ей.
Пальцы с досадой впивались в кожу, продирая ее ногтями до крови. На губах не осталось живого места – все были искусаны, покрывшись засохшими корочками. Она сводила себя с ума: ей невыносимо было видеть отовсюду пограничные стены, поминутно выпускающие караваны и путников, и знать, что сама она не может пройти тем же путем. Вырвавшись из одной тюрьмы, она оказалась в другой, крупнее и тошнотворнее предыдущей. Паранойя уже граничила с безумием. Арбарианка дергалась от каждого шороха. Она не боялась смерти, как таковой, и готова была хоть завтра задохнуться в зыбучих песках Самага, но она отказывалась умирать там, в пределах этих самых стен. Отказывалась умирать, видя наверху осточертевшие позолоченные купола Ла-Урра.
Раздался тихий скрежет. Саер вздрогнула и встрепенулась, тут же подрываясь на ноги. Взгляд зашарил вокруг, пока не остановился на кинжале. Тот, никем не ведомый, медленно сползал к сточной решетке. Девушка сглотнула: ей стало жутко. Она вновь чуть присела, касаясь земли и прислушиваясь – внизу шумела вонючая вода, стекающая в Муссан из Раббата и Ас-Сура. Этот звук и эта вонь были привычны для всех обитателей трущоб.
Арбаро собиралась ухватиться за ускользающую рукоять, но кинжал влетел в решетку, застревая между ржавых прутьев. И когда девушка уже решила бросить оружие, чтобы сбежать от царящей чертовщины, ее сбило с ног: она обернулась, готовая отбиваться от чьей-то нападки, но вокруг по-прежнему никого не было, лишь крысы копошились в недалеких завалах мусора. Дыхание Саер сбилось, и она сглотнула, вся превратившись в слух – уши вздернулись и чуть подрагивали, поворачиваясь на малейший звук.
Попытка встать не увенчалась успехом, что-то словно с силой надавило ей на грудь, и девушка вновь ощутила голыми лопатками шершавую сухую землю. Будто сам Шор`Таан навис сверху, придавив лапой, только это нечто было впятеро больше; Саер не видела его: только воздух колыхался, будто в жгучем мареве, он словно уплотнился, превратившись в густую маслянистую жидкость, сквозь которую очертания окружения виделись плывучими и смазанными.
Во всем теле поселились страх и отвращение. Эти чувства были словно кем-то навязаны: Саер не боялась за свою жизнь, но существо насильно вкладывало в нее эту панику, заставляя дрожать и будя немыслимое желание громко закричать. Голова начинала кружиться, проснулась тошнота, и мир куда-то плыл – казалось даже, что ровная земля под спиной изгибается в дугу и вот-вот захлопнется над головой капканом. Если бы девушка была магом, давно бы почувствовала, как замерли и разбежались духи, оставляя лишь безжизненное пространство, уступая все Ему – духу настолько же древнему, как сами Драконьи Пики, что долгие века служили ему темницей. От исходящей энергии дребезжали битые стекла окон, раскалывались мелкие камушки, и трещины пробивали иссохшую землю.
Сознание терялось в повисшем гудении. Не хотелось сопротивляться: надежды на побег не было. Но когда девушка уже готова была ослабнуть, все остановилось. Нависшая тишина показалась оглушающей. Саер шумно и хрипло выдохнула, хватаясь за грудь в надежде что-то ухватить, но пальцы лишь очертили воздух. Чувства спутались: казалось, что что-то давит сверху, но этого «что-то» не видели глаза и не чувствовали руки.
Дух склонился. Он обнюхал ее лицо, обдавая песчаным дыханием, будто лесной хищник. На кожу оседали невесть откуда взявшиеся песчинки, они неестественно царапались и то обжигали, то обдавали льдом. Саер ощущала на себе чей-то взгляд, и иногда ей мерещилось, будто ночная темнота моргает, на мгновение зажигаясь бледными глазами.
Медленный, шуршащий звук, будто шелест барханов, отдаленно напомнил смех. Вместе с ним тонкими золотыми ниточками по земле вновь заструился песок, тут же подхватываемый легким ветерком и разносимый по округе.
- Дуглур сказал: посмотри, - зашептал все тем же звуком застывший маревом воздух. – Посмотри на брата… он создал плодородную землю, приютившую голодных мышек, - песок нарастал, и на последних словах волной принес трупик крысы. – Он обратился в лес и дал жизнь. Посмотри, говорил Дуглур, - песчинки взвились маленьким вихрем, почти нежно коснувшись щеки арбарианки, но тут же обращаясь вереницей мельчайших тонких лезвий, расцарапавших ей лицо. Девушка дернулась и сжала дрожащие губы. – Брат взрастил честный и сильный народ… с чистыми сердцами, - песок раскроил накидку на ее груди. – С ясными помыслами… - вновь раздалось подобие смеха, будто ветер шуршал сухими ветками. – Потом Дуглур умер… его убило дитя каприза сестры. Он прежде говорил: посмотри на сестру… посмотри на щедрость ее моря, - Саер сжалась, стесненная песчаными тисками. – Дуглур умер… дитя каприза было заковано в броню другого моего брата: Дуглур просил взглянуть и на него. Посмотри, говорил Дуглур, на этот верный народ… а потом Дуглур умер, убитый мечом, зачарованным его верными внуками. Дуглур умер, не спасенный любимыми детьми ветра, не спасенный ни моими братьями, ни моей сестрой… Дуглур умер, и всех прогнали. Знал ли Дуглур, что после его смерти все отцы Дракониса будут прятаться здесь, средь моих скал, коих он звал мертвыми и бесполезными? – мертвецкий стрекот раздался в самых ушах, и Саер застонала от боли. – Ты, мышка, не знаешь духов и не любишь их… что тебя такой сделало? Расскажи, - невидимая лапа вновь надавила на грудь, и девушка захрипела. – Чужие дети поселились здесь, на моей земле… Я хотел сожрать всех, - лицо вновь обожгло будто чужое дыхание. – Но если дитя леса забывает брата, побыв здесь, то я доволен, - тяжесть наконец отступила от груди, и девушка смогла вдохнуть. Она тут же попыталась вырваться, но песок затягивал ее обратно, не давая сдвинуться, оставляя беспомощно барахтаться, будто в болоте. – Мне нравится… нравится, как блестит, будто песок. Нравится, как пахнет, - в воздухе вспыхнул аромат трупной вони, мгновенно сменяясь аппетитным запахом пряной выпечки. Саер схватилась за горло и сглотнула, подавляя приступ тошноты. – Нравится… Посмотри, говорил Дуглур… Исправься, говорил Дуглур… создай, говорил Дуглур… Дуглур умер… Но я хороший сын… я помню, что говорил Дуглур.
Песок взвился, и Саер вскрикнула: на фоне пылающих эмоций физическая боль показалась почти неощутимой, оттого вдвойне странно было увидеть отсеченный хвост. Девушка готова была закричать снова, но из распахнутого рта не вырвалось ни звука – все заглушил порыв, похожий на ветер: Дух просто прошел сквозь нее, она ощутила это каждой клеткой, каждой костью. Стало холодно, будто она голышом стоит в снегах Вазара. Казалось, что изнутри что-то вытащили, украли, озноб пробирал так, что из-за дрожи не удалось устоять на ногах. Она упала в песок, пытаясь обхватить себя руками.
- Самаг даст жизнь, - зашептал дух позади, и спина покрылась мурашками. – Самаг воспитает детей… Самаг подарит Дуглуру внуков… Самаг приютит уродов сестры: Самаг помнит Дуглура.
Он исчез так же быстро, как появился. Саер не чувствовала себя, вообще ничего – сознание мгновенно оставило ее.

Несчесть сколько жителей приютила за своими стенами Сэх-Ра, столько же верований неосознанно привезли они с собой. Каждое индивидуально, будь то вера в духов, в выдающихся личностей, в себя в конце концов, однако только мардийские религии нашли в себе силы обзавестись храмами. Большими и маленькими, в полуразрушенных халупах Муссана, скромными и самыми-самыми роскошными, что выпячивали шпили из-под стен Ас-Сура. Сэйра, Мардек и Фартун. Каждый в свое время сумел завоевать множество сердец выдающимися поступками. Теперь им каждодневно отдавали дань в виде подношений и молитв.
Помещение с высокими потолками скрыло под собой один из обителей веры. Колыхались занавески, вторя горячему ленивому ветру; горели свечи, хоть солнце вовсю проникало сквозь открытые двери; курились благовония, обладающие настолько тягучим и вязким ароматом, что у Ришты напрочь забило нос. Нескончаемая вереница посетителей тянулась к алтарям. Молодые, стройные южанки сменялись высокими мужами, торговцами, ремесленниками, обрадованными или расстроенными мардами в ярких одеждах и с красивыми лицами. Но одно оставалось неизменно: начало с концом их речи, да просьбы. У каждого была по меньшей мере одна.
Арбаро давно притаилась в углу, кротко примостившись на одной из лавок, что находилась ближе всего к таинствам. Подле ног величавого Мардека, во всей красе застыл тот из твердого, как вера фанатика, камня. Ришта наблюдала излишне внимательно, и некоторые прихожане поворачивались, натыкаясь на бессовестный изучающий взгляд узких щелочек зрачков. Туда-сюда сновали прислужники, помогая да поддерживая беседы на околодуховные темы.
Ближе к полудню, когда жара стала невыносимой, поток желающих уменьшился. Но тяжелые запахи не желали уходить, прохлада храма им нравилась больше, как и некоторым гостям. Гомон стих, и храм погрузился в почтительное недолгое ожидание.
- Почему ты сидишь здесь? - рядом опустилась девушка-прислужница, у которой выдалась свободная минутка. Совсем молодая, а от того со звонким, мелодичным голосом.
- Смотрю. Мне разрешили, - хвостатая кивнула в сторону одного из храмовых служителей. Рычаще-щипящий говор взял медленный разбег, а потому в интонациях явственно слышались раздумья.
- Помолишься? - в пальцах шероховатым блеском откликнулась палочка с благовониями.
- Это не мой бог. Мне всего лишь интересно во что верите вы.
- Хм, - спина в шелковой накидке отодвинулась к стене, - появились вопросы?
И остроухая голова незамедлительно кивнула в ответ.
- Он жив? Дух?
- Нет, нет. Он указал цель. Первый.
- Мертв. Верите в мертвого марда, что по вашим законам уже давно должен быть на одной из трех, - арбаро немного подняла руки, указывая на небо, намекая на луны. Она не знала, как они именуются у мардов. - И каждый пытается что-то у него попросить.
- Марды живут по его заповедям, чтут, иногда обращаются с просьбами. Это нормально.
- Мы не указ богам. Они сами решают, чем помочь и когда. Наши молитвы - не просьбы. Попробуй указать Эн’Хар, что ты хочешь подстрелить белого в крапинках кролика, и вероятнее всего ты попадешь в собственное колено.
- Значит ваши богини вредные? - девушка примирительно улыбнулась, без слов сообщая, что это не более чем шутка.
Ришта помолчала мгновение, нахмурив брови на статую перед собой. Хвост взметнулся не слишком быстро два раза.
- Он отвечает?
- Каждому по-своему.
Но такой ответ показался слишком уклончивым, и на носу появились складки полные недовольства. Все равно что, если бы девушка сказала: «чаще молчит».
- Так, - «глупо» чуть не вырвалось с губ Ришты, но разве можно говорить подобное, когда ты живешь на земле этого бога? Вот и арбаро подумала, что нет. Рот так и остался приоткрытым в глухой недосказанности, звериные глаза заглянули в светлые глаза мардийки, - странно.
Но прислужница скрытый смысл поняла прекрасно.
- Почему же ты не со своими богинями, раз наш бог кажется тебе «странным»?
- Меня отлучили.
- Оу, Мардек никогда не отворачивается от верующих.
- Сестры не отвернулись от меня, это всего лишь урок, который мне надо уяснить. Я бы не хотела говорить об этом с, - губы сжались, и язык быстро пробежался по ним в поиске слов. Но собеседница понимающе кивнула, избавив хвостатую от мук чужого языка.
Ришта хлопнула по коленям и поднялась, полностью уверенная в своих словах. Девушка провожала ее гибкую походку снисходительной полуулыбкой, в которой крылось знание, что арбаро пришла сюда не в последний раз.