История давно минувшего: Хозяин пустыни Страница 67

- Ничего не упущено, - возразила Бесценная твёрдо, но продолжать не стала, оставив мысли о Бакире и Сахо тайными для Прилежного, до странности не отпустив и маленькой колкости в сторону парочки. - Отцу я сказала также, что Дамир-бай не касается дел гильдии. - Мардийка кивнула скорее себе, чем Прилежному и улыбнулась. - Пока Рагхун-бай присматривает за всем, можно не бояться за разруху гильдии. Занятно, но как враги Гостеприимного боятся связываться с Хмурым, так и недоброжелатели Хмурого с опаской оглядываются на дияра гильдии работорговцев, стоит с их губ слететь дурному слову в сторону северянина. Нет, на место главы гильдии убийц так просто никто не сядет, но до тех пор нам всем пребывать в ожидании. Для Лёгкой сейчас самое время подсуетиться и выбросить новую порцию своего змеиного яда.
Аин прикрыла губы пальцами, тихо рассмеявшись иронии собственных предположений, ведь яда в последнее время в Ла-Урре утекло не мало.
- Ваша невеста, - карие глаза лукаво прищурились, откладывая политическую тему, - больше не сердится за шутки с жизнью?

Бесценная хмыкнула, посмотрела на зелёные травинки в чашке, кружащиеся в маленьком водовороте, хотя руки девушки не двигались, и припомнила недавнюю свадьбу, где и состоялось знакомство Лингрен с Двуликим. Раскрасневшаяся южанка и будущий супруг, который неожиданно первым пришёл поговорить. Аин покачала головой и вздохнула.
- Идрис-бай, вы один из самых влиятельных мужчин Сэх-Ры. Являетесь приближённым советником Хозяина, старшим иланом гильдии работорговцев, умным и образованным мардом, знающим толк в красоте и удовольствии, - тёмный взгляд мягко поднялся к лицу Прилежного и девушка улыбнулась по-восточному скромно, но притягательно, - и говорите, что некая южанка, смеет желать другого мужа? Она ещё просто не сознаёт, как ей повезло, а вам, не стоит беспокоиться об этом и сравнивать себя с Двуликим.
Аин точно хотела добавить что-то ещё, но, вздохнув, сделала глоток чая.
- Моё мнение о собственном супруге, вам известно. Поверьте, - девушка крепче сжала чашу в руках, - я была бы счастлива, если бы Райша-бай предрекла мне вас, а не...Двуликого.
Губы самой прекрасной дочери Ла-Урра дрогнули и Аин скинула косу с плеча, отставляя недопитый чай на столик.
- Ах, простите, Идрис-бай, мне не следует такое говорить о собственном супруге. Но, надеюсь, я могу полагаться на ваше молчание?

- Возможность оказаться в Закрытом Доме будет так и оставаться всего лишь возможностью, пока подле вас Али, - Аин улыбнулась, приняв ответ Прилежного за утвердительный и не укоризненный. По кабинету загуляли тёплые сквозняки, обегающие стол с ценными бумагами. Полуденная беседа перетекла в оранжевый вечерний ужин, завершившийся негромкими словами Карима о том, что мардийку ожидает Амин на вечернее занятие. Слуга вышел, позволив господам завершить свою беседу.
- И вправду Тильма стала ярче, а ведь только воздух дребезжал от зноя.
Идрис встал и подал руку принцессе, помогая подняться. Ему и самому пора было отправляться к Гостеприимному, но беседа была так приятна, что советник позволил себе насладиться ей в полной мере.
- Надеюсь на новую приятную встречу и постараюсь не огорчить вас своим поведением в её ожидании, - Прилежный поклонился по всем правилам этикета.
Дверь открылась, и Али коротко поклонился, пропуская Бесценную. Крыло слегка задело зевающую Азиму. Она замерла с открытым ртом и встрепенулась, поняв, что ожидание закончилось, и госпожа, наконец, наговорилась.
- Аин-бай!
Принцесса не изменилась в лице, хотя абсолютно точно могла сказать, что за неё поморщился Прилежный.
- Я тоже надеюсь на ваше благоразумие, Идрис-бай. - Аин подхватила вуаль, всё время висящую на заколке и отточенным движением прикрыла лицо,обернулась, коротко склонила голову в ответ и покинула обитель советника вместе со слугами.

Дверь чёрного входа в лавку Ави бесшумно отворилась и Гиэйн обдало знакомым теплом после улиц вечернего Танааля. Удивительно, но парадная дверь оказалась заперта, так что пришлось обходить здание, чтобы попасть внутрь. Коридор привёл гостью в лавку, где едва светил небольшой светильник возле давно знакомого дивана. Алэйа улыбнулась. В бледном сиянии нируанского огонька чётко виднелись очертания арбарианки, свернувшейся на жёстком ложе.
- Киса, - Алэйа нежно положила руку на плечо девочки и присела рядом.

«Теан не очнется. Это уже ясно всякой уличной псине, только не тупице Рагхуну. Он, точно его топор, летит только прямо и не терпит отклонений от курса – с подобными людьми нам говорить не о чем, и я совершенно устал от его тошнотворного наличия. Ты знаешь, что делать, и знаю я; не оборачивайся на его брата: он думает тем, что ниже пояса, и не представляет совершенно никакой угрозы.

Прочтешь, сожги».

Ваяр усмехнулся и послушно подвел край листка к свече. Пламя пыхнуло, быстро охватывая тонкую бумагу и пуская по ней коричневые волны, тлеющие по краям. Через мгновение кончик оказался выпущен из пальцев, и просочившийся сквозняк подхватил скромный ворох пепла, заметая его в недоступные щелки кабинета.
Послание так легко удалось перехватить, что арбарианцу стало даже капельку стыдно за гильдию и, в частности, за Меткого; он покачал головой и поцокал языком, а после обернулся на высокое кресло, почти торжественно возвышающееся над массивным письменным столом. Подчеркнутое голубым светом из светящегося позади окна, оно и сидящий в нем человек казались черными, почти неразличимыми в полумраке. Однако чем дольше взгляд мирился со скудным освещением, тем яснее становились силуэты – очертания неестественно свешенной на грудь головы, безвольно опущенных на подлокотники рук. Ловя редкие блики, на горле человека поблескивала темная, еще теплая кровь. Шерхат тихо вздохнул.
- Реквит`Мунд Арфо, - пожелал он. – Очень бессмысленно получилось. Но таковы законы любого леса, даже вашего – выстроенного из песочных домиков, - арбарианец провел пальцами по стене, говоря шуршащим, едва слышимым голосом. Вдруг острое ухо дернулось, повернувшись, и следом, в том же направлении, быстро метнулся совиный взгляд. Чернота коридора за приоткрытой дверью перестала казаться пустой, и Ваяр грациозно, точно птица, прыгнул и упорхнул – прямо в окно, лишь умышленно оставив несколько черных перьев.
Ночь растягивалась будто по его желанию. Угождая его прихотям, она не светлела, позволив незаметно пересечь Ас-Сур – от его границы с Муссаном до его границы с Раббатом – там его ждал запах леса, такой, словно сам Эр`Круат развернулся под ногами: Шерхат вдыхал родной аромат жадно и шумно, зная, что каждый листочек каждого дерева за изысканными стенами есть дело рук такого же остроухого, как он сам. И пускай между ними, кроме особенностей тела, уже вряд ли было что-то общее, Ваяру нравилось думать, что он не мард, а арбарианец, словно то было игрой, интересным фокусом, попыткой стать песчинкой в лесу «песочных домиков». У него это выходило даже лучше некоторых мардов, и, казалось бы, оттого Шерхат готов был продолжать бесконечно, опьяненный шармом переменчивой пустыни.
В оттененной голубым бархатом ночи сложно было заметить ворона: его перья, как глянцевые, перенимали каждый цвет окружения, и, распахнув крылья, он порхнул по воздуху, как совершенно уместная деталь – опустившись позади тахты на столик, усыпанный мятыми бумагами и абрикосами, он замер, как картинка.
Терраса, ограниченная колоннадой, была окутана стрекотом ночных сверчков. Ветер звучал в диссонансе с их пением, но мардийское ухо того не замечало; как не заметило и приближение чего-то постороннего. Когда же чужое присутствие оказалось невозможно упустить, на плечо Кайрата опустилась теплая ладонь, немыслимо излучающая все, кроме угрозы.
- Я сыт, - заверил обрывистый шепот. – Убийство – способ пропитания. На сегодня я – сыт, - проговорил он будто утешительно, почти ласково, а после выскользнул из-за спины Кайрата, отходя на достаточное расстояние, чтобы дияр смог сполна разглядеть крайне почтительный реверанс, странно смотрящийся с арбарианским облачением, полным перьев, бусин и костяных бус. Плащ махнул по полу, вновь оставляя несколько перьев. – Я пришел просить вас быть осторожным. Ваяр мог покончить со всем, будь он голоден; и вновь получилось бы бессмысленно. Я также пришел просить вашего брата быть ловчее, чем топор, и еще – последнее – вы знаете, я не местный, и мне интересно, какие мысли посылает вам то, что ниже вашего пояса?

- Может… - начала было Окуана, но вдруг с неожиданной робостью замолчала. Прикусив губу, она принялась мять край салфетки, смотря на это взволнованно и задумчиво. – Мардийский век скоротечен… Заповеди, что оставил им их герой, так и гласят: не задумывайся дважды. Иногда кажется, что они поступают слишком опрометчиво, слишком дерзко. Но иногда… даже реже, чем мой муж бывает в хорошем настроении… я ловлю себя на желании пообщаться с мардом. Когда долгое время проводишь средь нируанцев, забываешь, что такое искренность, необходимая спешка… Мы никогда ни за чем не гонимся, будь оно хоть жизненно важно; мы почти не извиняемся, практически никогда ни о чем не просим… И, в конце концов, создается впечатление, что наши сердца холоднее верхушки Вазара. Когда же случается провести время с мардами… этими… грубиянами, плутами, авантюристами, - она вздохнула со сдерживаемым возбуждением, - что-то внутри загорается. Даже если это гнев или раздражение. Кровь будто теплеет в жилах, мир становится ярче, неожиданно находится смысл… может, поэтому мы стремимся на сушу? Может, у нас с ними куда больше общего? – она стала говорить совсем тихо, стыдясь, но в то же время чуть порозовев от румянца. Женщину не смущала ее «плавающая» позиция: она просто искренне говорила то, что первым приходило в голову, оставляя Юэлина наедине с иногда бессвязными, наивными предположениями. – Это, знаете… как… любовник? – Окуана окончательно смутилась, но на губах ее появилась улыбка, и она засмеялась, прикрывая ладонь рукой. – Такой страстный, праздный, с каким жарко ругаешься, но после столь же жарко миришься… а муж, спокойный и рассудительный, надежный, лишь придает шарма существованию этой позорной связи, - Вивье вдруг быстро наклонилась к нему, словно в комнате, помимо них, полно людей, и следующие слова никто посторонний не должен был услышать. – Порою я жалею, что так рано вышла замуж. Я никогда не изменю Фейлону, но, омуэ, Криато во мне творит настоящее безумие!

Длинные острые уши дернулись, навострившись, отчего несколько спутанных прядей, утяжеленных деревянными бусинами, соскользнули и стукнулись между собой. Ваяр, казалось, глубоко задумался, смотря на Кайрата, но на деле – сквозь него; помолчав так немного он, наконец, сказал:
- Ат`До, - раздалось шепотом. Арбарианец резко обернулся, и плащ, распахнувшись, обдал Кайрата терпким ароматом. Шерхат посмотрел на качающиеся на ветру деревья. – Воистину… великолепен. Не просите его выходить из своего леса, - мужчина вновь посмотрел на Гостеприимного, теперь стоя к нему вполоборота и чуть отклонив голову на плечо. Черные глаза поймали голубые ночные блики. – Ваш брат не видит меня. Я не вижу вашего брата. Но ваш брат у всех на виду, - Ваяр поднял руку, поворачивая ее кверху ладонью и чуть отодвигая перчатку с запястья – там, уже засохнув и посветлев, спрятались следы крови убитого несколько часов назад илана. – Ваш брат всех раздражает. Медведь – зверь сильный, но даже его раздерет стая волков. Я могу отловить их по одному, - он указал на кровавый след. – Склюю по кусочку… но ваша родина научила меня кое-чему, - перчатка вновь спрятала улику, а пальцы сложились в характерный жест, означающий деньги. – Из всего нужна выгода. Я старался быть никому незнакомым, но Хозяин разглядел меня, и теперь мне ничего не остается, кроме как работать на привязи… Ваяр хочет вернуться в тень, но для этого нужно устранить источники света, - он приблизился, дыша почти ему в лицо. Будучи выше дияра, Шерхат, даже сутулясь, смотрел на него сверху. – Ваш брат вынуждает всех гореть… Кхарм`Мо, Теан-бай, сейчас не с нами, и кто-то должен занять его место… временно. Титул дияра – место темное… вы понимаете, я не умею выражаться прямо, - Шерхат облизал губы и вновь склонился в поклоне. – Хозяин доволен вами. Потому будьте, пожалуйста, столь любезны, посоветовав брату быть все же чуть ловчее топора… Ваяр хочет, чтобы вы его поддержали, как я уже сказал – временно, совершенно точно временно, ибо я знаю: Теан-бай еще откроет глаза. Но пока он спит, должно быть темно. Я бы не пришел к вам, будь в силах взобраться на нужное кресло в одиночку. Окажите мне услугу, как я окажу ее вам и вашему яркому брату.

***

- Уедете потом в горы? – спросила Окуана так, словно вопрос разорения Танааля был уже решен. – Но что же там делать?.. Там ведь совершенно нет того, к чему мы так привыкли: воды, тепла, да даже красоты! Неужели вы готовы, лин Туан, провести остаток дней среди волосатых мужланов, чей словарный запас ограничен: «я хотеть есть» и «я исполнять»? Я бы и то дольше вытерпела среди шипастых арбаро, чем среди… непоколебимых камней, - она смахнула прядь волос с лица и надула губы. – Почему мы об этом заговорили? Я начала, верно? Омуэ, забудьте, - женщина нахмурилась и сделала глоток чая, отчего лицо ее тут же расслабилось, и, как ни в чем ни бывало, вернулась улыбка. – Как говорит лин Мюэн: все так, как есть, и так же останется. В конечном итоге, несмотря на войны, я думаю, все продолжат жить, как жили – ниру в воде, арбаро в лесу, синги в небе, даглары в горах, - она говорила все быстро и весело, как скороговорку, - ну а марды – везде. Что поделать с ними? Тараканы и есть тараканы, - Криато засмеялась. – Так звал их Алоис.

Странно было наблюдать за спокойным сном младенца во времена, переживаемые семьей; глупо хотелось даже обвинить это дитя – в чем-то, неясно в чем, но в то же время, делалось чуть спокойнее при мысли, что хоть кого-то не коснулись гильдейские волнения.
Рука Дамира, лежащая на краю колыбели, чуть покачивала ее, пока он неотрывно наблюдал за мирным дыханием маленькой дочери. Его жена, уставшая и бледная, заметно похудевшая за последние дни, наблюдала за этим с вкрадчивой горечью, чуть прищурив глаза и словно ожидая от мужа какого-то неприятного фокуса.
- Я отвратительный брат и сын, - пробормотал он хрипло. – Все – и на одного мальчишку?.. Да у него одни девки в голове, и правильно: ему всего ничего, честное слово, и никогда не хотел он этого – ни гильдии, ни Вукхзула, ничего. Его бы воля, он бы все отдал, чтобы не родиться в этой семье, и я его понимаю. И все из-за чего? Из-за того, что какая-то палка согласилась лежать в его руках, как не согласилась в моих или Наиля. Мне отвратителен тот факт, что все за нас решила эта железяка.
- Ведь не она, - пробормотала женщина, качая головой и опуская ее. – Она не взялась из пустоты…
- Я никогда не винил отца. Мы были ничем, и он поднял нашу семью с колен.
- Ценой чего?
- Мучений… боли, труда, смертей, - Дамир сглотнул. – Воистину, мы стоим на чужих костях, сдобренных его потом. Но разве не так в наше время делаются дела?
- Это глупо, - она обняла себя за плечи и прикрыла глаза, вымученно вздыхая. – Я боюсь подойти к окну, боюсь уснуть ночью, не хочу притрагиваться к еде: я боюсь, Дамир, за себя, за детей, и мне, честное слово, совершенно все равно на твоего брата, на гильдию, я…
- Сахо-бай? – раздалось вдруг глухо, и оба вздрогнули. Переглянувшись, они посмотрели на дверь, за которой и говорила служанка. – Постойте, господин, вы подойдете к ужину?..
Мгновение было тихо, а после прозвучал стук. Вошедшая девушка поклонилась и, вздохнув, позвала к столу. Дамир сжал до белых костяшек край колыбели, а женщина закрыла рот ладонями, кусая ногти и сгорая от чувства вины.

Все лицо опухло. Нос был заложен настолько, что болью сдавило переносицу, и дышалось только ртом. Он сглатывал часто и судорожно, с ненавистью вслушиваясь в дрожь, что звучала в редких хрипах голоса. Тот вырывался из горла неосознанно, нечаянно, сопровождая уже остывшие рыдания – они были отвратительны, унизительны, оттого будили внутри защитное равнодушие. В груди боролись два чувства: хотелось, наконец, чтоб стало все равно, с другой же стороны – хотелось совершить прорыв, пойти и утереть всем нос, расправиться с проблемами так, чтобы разинули рты и отец, и брат, и именно потому все это напоминало ребячество. Сахо не волновался о себе, он размышлял о том, что о нем подумают люди. В его голове гуляли мысли, что служили эхом чужих слов – особенно услышанных накануне вечером, у двери, к которой он шел с весьма радостной вестью: хотел сказать, что пришло письмо от Имрана. В нем Тихий бегло извинялся – было видно, что письмо написано лишь из чувства вины, но Двуликий умело это игнорировал. Ему было приятно, что друг пишет; что тот весьма жив и весьма увлечен. Его, в самом деле, радовали эти полные помарок строчки, более похожие на нелепые вырезки из личного дневника.
Теперь это письмо, смятое и разорванное вместе с конвертом, валялось где-то под кроватью. Постель была всклокочена, вся забросанная платками и тряпками, еще давленными фруктами – на них Сахо вымещал обиду, злость, страх и все остальное, что владело им, будто шторм. Он просто прибежал в комнату, заперся и разрыдался: как девчонка, как ребенок, но достигнутая точка стала апогеем, последней каплей в чаше его самообладания.
Ударом, что предварительно выбил его из колеи, стало приглашение во дворец. Двуликий воспринял его неадекватно: возмутился, стал спорить с Бакиром, говорить, что выше этого, что «никакие подачки принимать не намерен», теперь же, однако, больше всего хотелось оказаться где-то глубоко-глубоко в Ла-Урре, за десятками стен, так, чтобы ничто из происходящего за ними его не касалось. Он готов был сбежать вот так, но останавливался: вспоминал о брате, о его детях, и надумывал – что, если Дамиру станут угрожать, что, если нападут на его непричастную жену, что если, что если… Пытаясь все контролировать, все уладить, Двуликий по-настоящему сходил с ума: он оборачивался в ужасе, готовый молиться Мардеку и Фартуну, дабы те вернули отца в сознание. Очевидное отчаянье Двуликого стало настолько серьезным, что Бакир даже стал бояться оставлять его одного – однако северянин быстро понял, что Сахо не из тех людей, способных наложить на себя руки. Несмотря на видимую безответственность, Двуликий, напротив, излишне сильно заботился о других, чтобы столь трусливо уйти – он бы оказался придавлен грузом свалившихся на него проблем, но ни за что бы не подставил под этот груз кого-то другого.
Страшнее прочего оказалось понимание, что ему абсолютно не с кем поговорить. Кайрат, что прежде числился другом Двуликого, теперь стал дальше самого неба, и не вызывал ни доверия, ни теплых чувств; Имран был слишком далеко, а Бакиру Сахо открыться попросту не мог: все внутри противилось этому, то ли от гордости, то ли еще от чего.
«Попрошу Рагхун-бая, - вспыхнуло в голове неожиданно ясно. – Он присмотрит за братом. Ему можно доверять: он точно за отца. Останусь во дворце, пока не уляжется, поговорю с Дамиром, и мы все решим. Возможно, Хозяин выберет временного наместника, и тогда станет легче».
Мысль, прозвучавшая ровно и трезво, ввела его в ступор – столь внезапной и очевидной она была. Он даже замер, смотря перед собой, пока в мир вокруг возвращались краски, и все переставало казаться безвыходным. Однако в то же мгновение решение обступили сомнения. Настолько сильные, что в горле вновь комом встала обида, и она готова была прорваться, если бы плеча вдруг не коснулась чья-то ладонь.
Сахо почти дико дернулся, подскочив с постели, и обернулся, посмотрев на чужака испуганно – им, однако, оказался не менее испугавшийся такой реакции Бакир. Безошибочно трактовав опухшее лицо, красные глаза и потрескавшиеся губы, северянин растерялся: на мгновение он даже почувствовал укол вины, оттого, что столь беспардонно вторгся во что-то личное.
- Простите, я…
- Ты подкрадываешься сзади к человеку, за которым охотится целая чертова гильдия! – голос подвел Двуликого, превратившись во влажный хрип. Бакир окончательно опешил, готовый уйти, зная, насколько Сахо ненавидит его вмешательство. – Это… это ведь ты пошел туда, да? Ты пошел? К Аин? Ты просто меня позоришь. Всю мою семью!
- Сахо-бай, я лишь…
- Ты вечно только «лишь», - выдохнул Двуликий обессилев. Эмоции уморили его, и напыщенное возмущение испарилось: на него просто не осталось сил. Он опустился обратно на кровать и посмотрел на свои руки: все ногти были искусаны, нервы вынуждали постоянно расчесывать кожу.
Бакир сглотнул и, молча поклонившись, быстро направился обратно к двери, которую без труда вскрыл до этого. Слыша, как шаги становятся все дальше, а северянин – все ближе к двери, Сахо дышал все чаще. В конце концов, до боли прикусив губу, он, ломая всю стену гордости, позвал:
- Баки…
Слуга не знал, чем еще его удивит Двуликий, но тот все-таки смог. «Баки?» - мысленно повторил северянин, оборачиваясь и бросая на Сахо удивленный взгляд. Ему вновь стало жаль: Двуликий своими капризами вытягивал из Бакира все больше эмоций и сочувствия, и это всерьез беспокоило последнего.
- Я… пойду к ней. Приму приглашение. Рагхун-бай надежный, верно? – мард поднял голову, посмотрев на слугу с такой надеждой, что тот просто не мог не кивнуть. – Ты его знаешь. Он не подведет. Да и Дамир не дурак, прожил же при отце столько времени, и сейчас справится. Мне лучше уйти сейчас из дома, чтобы ничего не случилось с семьей брата. Да?
- Это ваше решение, я не вправе…
- Нет, я прошу твоего мнения, - с напором произнес Двуликий, и Бакир сдержанно вздохнул.
- Я забочусь о вашей сохранности, и принять сейчас помощь Ла-Урра – самое лучшее решение. Там вы точно будете в безопасности. Вы хозяйский зять: это особый статус, гарантирующий вам сохранность во дворце при личном вмешательстве Руни-бая.
- Ты думаешь? – неуверенно переспросил Сахо и облизал губы. – А что подумают люди?.. Я спрячусь там, как…
- Как разумный человек.
- В самом деле?
- Я ведь обещал вам обо всем позаботиться, Сахо-бай.
- Да… - Двуликий опустил голову снова. – Ты же не хочешь облажаться перед моим отцом.
- Я не хочу, чтобы вы пали жертвой людей, подобных Секту Меткому.
Сахо нахмурился. Лицо его почти вернуло свой привычный цвет, избавившись от сопливой красноты.
- То есть, если это не Сект, то меня можно и в жертву отдать?
Бакир усмехнулся и склонил голову, убирая руки за спину:
- Вижу, вы пришли в себя, раз принялись коверкать мои слова. Вы приняли решение? Мне стоит уведомить Салима?
- Да… раз уж ты «обо всем позаботишься».