История давно минувшего: Хозяин пустыни Страница 75

- Кто бы меня учил, трус мохнатый, - фыркнула мардийка, скинув облик Лирель и нависнув над Ониксом. - Я пошла туда, потому что на кону была честь Асаны-бай! Но вам с головешкой какое до этого дело?!Только и делаете, что грызётесь друг с другом, как дети малые.
Бархат села, скрестив ноги, и прикрыла глаза, тяжело вздохнув.
- Бесстыжий не должен был выйти на Арену, даже если было решено пустить замену. Он старшекурсник Огненного! - Иллюзионистка покачала головой, так что деревянные бусины на волосах, встретились друг с другом. - Сса урр, как так вышло.
Бархат раскрыла глаза и, снова вздохнув, коснулась плеча Оникса.
- Ты всё-таки пришёл туда.

- Какого вы мнения о сэхрийцах? – пробормотал Имран, однако вспомнил, как глупо помчался за драконом однажды. Рука сама собой поднялась и тронула характерный ожог на шее. Поджав губы, Тихий подошел и ухватился за руку Ссааша. Провалившись в воспоминания об эпичном нападении крылатой твари на Муссан, Имран и не заметил, как спустился – сначала благодаря помощи арбарианца, а после, как и было предложено, по на мгновение выросшей ледяной платформе, что тут же рассыпалась на множество брызг.
Подняв голову, Тихий посмотрел на Башню – за все время пребывания в Баар-Шане он еще ни разу не подходил к ней, хотя она, несомненно, была одной из самых знаменитых достопримечательностей города.
«Уродливый и вычурный шпиль, носящий пафосное название, вместо уместного – я бы, например, назвал его гнездом курицы-наседки. Беспокойная гнездится там, на верхушке, и клюет всякого, кто притронется к ее цыплятам: крайне мерзкое зрелище, и картина становится еще тошнотворнее, когда в семейное гнездышко возвращается лысый, черный папаша-петух», - писал Фейн в своем дневнике, упоминая обитель иллюзионизма. Вспомнив эти строки, Тихий вздохнул, отчего-то расслабившись: заметки Ви обо всем в Баар-Шане делали город уже не таким страшно-новым, все начинало казаться по-приятельски знакомым, и Имрану делалось проще.

- Да ну? - Бархат саркастично выгнула бровь, крепче обнимая пакет, но раздражение спадало столь же быстро, как в руке оказался сочный фрукт. - Если бы могла сбежать, то сбежала бы, сса урр. Ты не представляешь, что для неё значит это учение.
С минуту оба молчали, переваривая высказанное негодование. Оникс рассуждал, как истинный сэхрийский вор, и Бархат, пусть и отвыкшая в чинных улицах Баар-Шана от подобного, его прекрасно понимала. Никто из них не тянется к воинским свершениям, но судьба толкнула их на такое уже во второй раз. Тёплый сок на губах, заставил Бархат смягчиться и откинуться на колонну.
- Ты теперь почти вор. " Могла бы сбежать!", - поддразнила темнокожая мардийка и усмехнулась, рассматривая ниже стоящие беседки. - Когда ты приехал в Сэх-Ру до тебя доходил этот принцип больно долго, сса урр...Ярин, я боюсь, что Неуловимый найдёт меня и потребует вернуть то, что ему принадлежит. Если ты думаешь, что местные крылатые балагуры заразили меня безрассудством, то это не так. Просто...ай, - восточница махнула кистью, отмахиваясь от последних слов. - Я сделала это ради Асаны и в усладу головешке. Точнее, в усладу головешке сделал всё ты, сса урр. Данав был бы рад, если бы меня сожгли. Скажи, это ведь он научил тебя таким иллюзиям?

- И как только Асана-бай до этого додумалась? – пробормотал Имран, покорно последовав вслед за Ссаашем. Он старался ни с кем не встречаться взглядами и, вообще, притворялся невидимкой, однако настолько запачканного, растрепанного и чумазого потеряшку не заметить было невозможно: Тихий, в самом деле, выглядел, как потерявшийся ребенок, несмотря на весь свой рост и возраст. Парень шел точно за арбарианцем, стараясь, казалось, наступать точно на его следы, будто отступление от этого маршрута грозило мгновенной расправой. – Удивительно, - шепотом повторил он в двадцатый раз. – Это гениально. Как можно не ценить и игнорировать такие открытия? – Тихий говорил все себе под нос. – Может, мы на пороге магической революции? Новые школы… новые науки… я, знаете… - он поднял голову, посмотрев на арбарианца, однако поняв, что тот его не слушает, Имран вздохнул и вновь опустил взгляд в пол, на этот раз замолкая.

Имран вскинул брови от удивления и несколько мгновений немо хлопал ртом, подыскивая слова, в результате чего Ссааш уже успел взяться за ручку двери. Однако, наконец, арбаро-таки услышал в спину робкое:
- Я не безумец.
Тихий и не ожидал, что ему ответят, потому, когда арбарианец лишь усмехнулся, а после хлопнул за собой дверью, Имран лишь коротко вздохнул и посмотрел вокруг, продолжая неуверенно стоять на крохотном пяточке посреди комнаты. Ему было неловко: его привели в чужой дом в отсутствие хозяина и просто бросили. Он мало представлял себе, как посмотрит в глаза вернувшемуся Ярину – и что, вообще, говорить человеку, в чье жилище так беспардонно вторгся?
Взгляд привлекла картинка на странице раскрытой книги. Не могла не привлечь: у Тихого был пунктик на все нируанское. Помявшись с минуту, юноша таки сдвинулся с места, но пол скрипнул, заставив его замереть.
- Сса урр, - пробормотал Имран и остался стоять.

Огромный каменный купол заменял небо. Одновременно жуткий и потрясающий, он накрывал весь Старый город, надежно схоронив самые ажурные улочки Танааля: в отличие от внешних границ, в святую святынь подземного града мардов практически не пускали – они имели право на аудиенцию во дворце, но местный распорядитель не продавал им землю и дома. Нируанский язык там перемешался с контрастным дагларским – и вместе с речью, странно соседствовали рядом две абсолютно различные архитектуры: по нируанским мостовым гулким эхом расходился стук дагларских наковален, и массивные скалы, из которых и вырастал купол, были все изрезаны множеством троп. Там горели огни – окна каменных жилищ, очаги кузниц, и все это удивительно гармонично переплеталось с нируанской чинностью и тишиной.
- Отсюда кажется, что мира наверху не существует, - пробормотала Окуана, сидя на стеклянной скамье на балконе. Положив локоть на ограждение из балясин, инкрустированных синими блестящими камнями, женщина смотрела наверх – ей постоянно казалось, что купол вот-вот обрушится. Непривычно было видеть камень вместо неба: ощущение, что она на улице, конфликтовало с чувством замкнутого пространства. – Эти кристаллы там так блестят. Похоже на звезды. Интересно, как его строили?
- Дагларское мастерство порою ужасает, - ответил ей Фейлон, стоящий рядом и, в отличие от жены, поглядывающий вниз – с балкона их покоев открывался вид на высокие панорамные окна другого крыла, в котором располагался зал аудиенций. Сквозь серебристо-голубые витражи нируанец пытался разглядеть, что там происходит.
- В храме Лииф есть нечто подобное, но гораздо меньше, - она совсем задрала голову, переведя взгляд с купола на верхушку высочайшего шпиля дворца – там, скованный зачарованием, горел самый большой и яркий кристалл, заменяющий жителям Старого города солнце. Ориентируясь на сутки поверхности, «часовщики» зажигали и гасили его, словно часы. – Омуэ… удивительно, до чего дошли технологии. Значит, вот что бывает, когда расы дружат, а не воюют? – Вивье махнула рукой в сторону дагларских скал.
- Это не дружба, а сосуществование.
- Прямо как у нас с тобой?
Фейлон опустил на нее глаза, встречая ответный взгляд.
- Поясни.
- Я беременна. Не думаю, что говорю, - отмахнулась она быстро и встала, жестом отказавшись от попытки ей помочь. – Может, это стресс. Ведь мой муж собирается убить моего отца.
- Убийство? – поморщился Фейлон. – Что ты там себе придумала?
- Прости, я неправильно выразилась. Хотела сказать: мой муж собирается отнять у моего отца последнее, что у него осталось.
- Ана, - недовольно окликнул ее Вивье, но женщина уже скрылась в покоях.

Лорд Лиам выжил из ума, все это знали.
Один из первых заклинателей, добродушный и рассудительный человек, с годами превратился в нервного и маниакального старика. Танааль перешел ему в руки по несменной традиции семейства Лиам: и Алоис, брат Окуаны, должен был принять правление после него, но неожиданно на островах развязалось восстание. Долгое время запертый в каменной темнице Танааля лорд не знал об этом – тем временем все лекари давно отметили его психическое нездоровье – потерявший счет времени и отстраненный от остального мира, он лишь углублялся в свое сумасшествие. Его бы давно стеснили с должности, но уберегло от этого повсеместное уважение ниру к родным островам. Нируанцы не могли позволить себе разжигать еще один очаг переворотов, пока на Нанданавана шла война. Все относились к нему снисходительно – прощали за былые подвиги, и позволяли осуществлять все капризы. Разумеется, власть давно негласно отошла его советникам, но среди них находились весьма нечестные люди.
Старость слабо меняла нируанцев, но, тем не менее, время было властно и над ними. На висках лорда Лиама светилась седина, а былая красота лишь смутно угадывалась в задетом морщинами лице. Сильно худые жилистые руки сжимали ладонь дочери, обжигая ее холодом перстней.
Он белозубо улыбнулся, выглядя совершенно беззаботно и счастливо – глаза его светились совсем по-мальчишечьи, и столь же небрежно смотрелась упавшая на лоб белоснежная прядка волос.
- Моя жемчужинка, - ласково позвал мужчина, целуя ее пальцы. – Мне говорили, что ты приедешь. Но я не думал, что ты будешь одна.
Улыбка на губах Окуаны дрогнула, и взгляд на мгновение перескочил за спину отца, на его приближенного. Слуга лишь чуть покачал головой, и женщина сглотнула, облизывая губы.
- Я не одна, папа. Со мной приехал муж.
- Нет-нет, где Алоис?
Фейлон, стоящий чуть позади жены, неслышно вздохнул и свел руки за спиной. Он не видел лица Окуаны, но знал, что та, наверняка, вот-вот расплачется. Решив дать ей попытку разобраться самой, как она перед этим просила, он отвел глаза.
- Разве я не писала тебе, папа?.. Про брата.
- Что писала? – он вдруг нахмурился и обернулся, посмотрев на слуг. – Не говорите мне, что вы потеряли письмо!
- Мы доставляли вам все, господин.
- Да? – угроза вмиг исчезла с его лица и из его голоса. Он сделался растерянным и вновь сжал руку дочери, смотря непонятно куда и, по всей видимости, пытаясь вспомнить. – Что же ты писала?
Окуана вдохнула, собираясь сказать, но не смогла. В отчаянии она обернулась на мужа, и тот, без малейшей задержки, произнес:
- Мне жаль это сообщать, но Алоис погиб, лин Лиам.
- Что, говоришь, он сделал? – мужчина посмотрел на него во все глаза. – Какой вздор. Он писал мне. Я недавно получал от него письма.
- Это было полгода назад, господин, - подал голос слуга, и нируанец, осознав его слова, стал выглядеть, точно потерявшийся ребенок. Он не знал, на кого смотреть, и бегал взглядом от одного к другому, пальцы его ослабли и выпустили ладонь Окуаны, и женщина опустила руки на живот.
- Зачем… зачем же вы тогда приехали? – спросил Лиам на выдохе.
Вивье уже ничего не говорила, отойдя к Фейлону и опустив голову. Зато тот, в свою очередь, не был обременен жалостью и сочувствием, коим прониклась жена, оттого слова и вся ситуация давались ему крайне легко.
- Так как вы лишились приемника, Альфеллидион назначил наместника. Вы с честью исполнили свой долг перед родиной, и теперь вам уготован отдых, - он улыбнулся растерянному, напуганному мужчине, и Окуана не выдержала:
- Как только на островах станет спокойно, давай вернемся домой, папа? Там море и…
- Я сейчас дома, - бесцветно ответил лорд Лиам. – Иными словами, вы приехали выкинуть поношенного старика?
- Омуэ, конечно нет… Ты ведь устал, я знаю. Ты хоть помнишь, как выглядит небо? Танааль кого угодно сведет с ума…
- Я сумасшедший? – нируанец сделал шаг назад. – Так ты думаешь?
- Нет, я думаю, тебе просто нужно отдохнуть, - Криато потянулась к нему, но нируанец обхватил себя за плечи:
- Да… отдохнуть, - он быстро зашагал прочь по коридору, сопровождаемый стражей, и Окуана ощутила полнейшее бессилие, смотря ему вслед. И на фоне этой ледяной беспомощности столь же холодно за спиной прозвучал голос мужа:
- Созовите собрание.

Вопросы «откуда?», «почему?», «как?», что были так уместны, оказались в одно мгновение вытеснены из головы олицетворением детского кошмара. Все дети поколения Имрана боялись Теана, а их родители, будучи детьми, боялись Райшу; одно их упоминание вызывало неуютные мурашки.
Дияр взялся внезапно, из неоткуда, резко заполонив собой все сознание Тихого, и тот не мог этому сопротивляться: страх почти насильно был протолкнут в него, и, захватив разум, он как отрава, разбежался по венам, парализуя все тело. Паника сбила дыхание и защипала в носу и глазах, хотелось отвернуться, попятиться, но куда бы ни падал взгляд, там неизменно оказывался черный дым. Его невозможно было ни с кем спутать: зеленые вспышки от треклятого камня, держащего в страхе всю Сэх-Ру, были хорошо знакомы Имрану.
Боль следовала за взглядом, а взгляд следовал за разрастающейся темной паутинкой на коже. Набухающие вены вызывали ужас, и Тихий закричал, хватаясь за чернеющую кожу – следовало понять, что там ничего нет, и она в порядке, но отравленное паникой сознание тупило всякое восприятие.
Вдруг Имран замер. Странным открытием проснулась мысль о том, что боли нет; он знал, что Вукхзул вызывает страдания, и с готовностью принял это, применив на себя – ведь глаза не могли обманывать, точно видя разрастающуюся под кожей отраву. Однако боль мелькала вспышками, как только он напрягался и становилось страшнее. Потерянная в темноте комната на мгновение промелькнула за дымом, и вопросы, задвинутые назад испугом, вернулись.
Имран убрал руки от головы: те едва ли поддавались, затекшие от напряжения. Взгляд, прежде избегавший всего, теперь цеплялся за каждый виток дыма, за каждую морщинку на лице дияра – в распахнутых глазах по-прежнему горел страх, но за его тусклым огнем заиграла жажда знаний. Казалось бы, даже убей его кто-то в тот момент, он бы не стал противиться – ему было лишь интересно, что произошло и как это объяснить.