любимая поэзия - оцениваем Страница 131

9


О тебе, пожалуй, не стоит писать ни строчки,
потому как в словах обоим ужасно тесно.
Поскорее бы время сдвинулось с мертвой точки.
Что за точкой – мне доподлинно не известно. 
Я порой предполагаю – в порядке бреда –
что за точкой начинается шум прибоя…
Я же чувствую, я чую, иду по следу,
небо в море отражается голубое…
Ты сидишь у края мира, у кромки моря,
прикурив, глядишь на воду завороженно…
«Между прочим, - говоришь ты, - и я не спорю, -
ведь к чужим мужьям не приходят чужие жены.
Если ты стоишь сейчас за спиной и слышишь,
если я сижу и знаю, о том, что будет,
значит, мы намного дальше, намного выше,
не мужья, не жены, даже почти не люди.
Между прочим, - говоришь ты, но губы сжаты,
все слова идут потоком, минуя воздух, -
мне не важно, как узнала ты, как пришла ты.
Я придумал мир, и мир для тебя был создан.
Дольше века я прождал тебя у прибоя,
длился день, клубился дымом над вечным морем…"
Море в небе отражается голубое.
Я все чувствую, я чую. И я не спорю.

О тебе нельзя, конечно, писать ни строчки.
Только думать – осязаемо и детально. 

Но однажды время сдвинется с мертвой точки.

Как известно, мысль слишком материальна.

9
Аля Кудряшова

Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз - вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс - то есть почти что старый. Шорты с футболкой - простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара - листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька - он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.

Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче - ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.

Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге - и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...

Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя - с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. "Двадцать один", - бормочу сквозь сон. "Сорок", - смеется время. Сорок - и первая седина, сорок один - в больницу. Двадцать один - я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь - на десятом. Десять - кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь - на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...

Три.
Два.
Один.
Я иду искать.
Господи,
помоги мне.

8


Как у нас на фронте

Как у нас на фронте, всякое бывало!
Раз на поле боя видел я козла.
Голову скотине бомбой оторвало,
У себя потрогал - вроде бы цела!
Раз сижу в землянке, чайник закипает.
Взрыв - и тут не стало дзота моего.
Я гляжу на чайник, чайник протекает.
У себя потрогал - вроде ничего!
А однажды в штабе, от войны подале,
Я случайно встретил друга моего.
На груди у друга - ордена, медали,
У себя потрогал...вроде ничего!

9

Говорят, это странно, это необъяснимо,
это даже неправильно, пошло в каком-то смысле –
выбирать себе в пару единственных и любимых
по рассказанным в снах совпадениям прошлых жизней,
по биению пульса, по раздвоенью эго,
по делению мира на запятые дао…
В этом городе даже зимой не дождешься снега, 
в нем зима дождем смывалась и пропадала
столько лет, что привыкли, забыли об этом белом,
облетающем небе – хлопьями кружевными…
Это небо нас придумало, захотело –
несерьезными, теплыми, нежными и живыми,
на огромной кровати в маленьком городишке –
нас, владеющих миром двух шоколадных плиток.
Я люблю тебя, чувствую, знаю, читаю – слишком,
потому что это – последняя из попыток
обрести наше счастье, которое верит взглядам,
ждет, когда наконец-то вырастем – поумнеем…
Когда ты в тишине засыпаешь со мною рядом,
ночь становится глубже, загадочней и темнее,
ночь сплетает нам руки – в замок, в кольцевую повесть
о глубинных основах наших реинкарнаций…
Я могу возрождать все снова, не беспокоясь,
чтобы утром от дыхания просыпаться… 

Мы с тобой получили сотню предупреждений - 
научились любить 
честней.
Я услышу тебя за секунду до пробужденья, 
когда с крыши 
сорвется 
снег. 

Кот Басё

7


ㅤПринц, понимаешь... Дела у меня не очень. 
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤЛивни идут, а люди - стоят. Тоска. 
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤТы улетел - и нет уже больше мочи, 
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤмир обезлюдел, как будто бы между прочим. 
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤОн состоит из Африки и песка.

ㅤㅤㅤㅤМир состоит из взрослых и одиноких, 
ㅤㅤㅤㅤсломанных самолетов и навсегда 
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤюных друзей.

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤСерьезные не жестоки - 
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤИм все равно. Я думаю, это сроки 
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤгодности мира. А может, уже года. 

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤВпрочем, достаточно. 
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤКак там ты? А барашек? 
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤА баобабы? А роза? Её шипы? 

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤМой самолет приземлился среди ромашек, 
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤи у ромашек нету ее замашек... 
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤЭто, выходит, наверное, из толпы... 

ㅤㅤㅤㅤСлушай, напомни! Точно - шестьсот двенадцать? 
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ
ㅤㅤㅤㅤТвой астероид? И буква, - барашек, "бе"? 
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤЗдесь мне почти что незачем оставаться, 
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤи без меня сумеют навоеваться. 

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤСкоро, наверное, я улечу к тебе.

Летчик

10


Где-то там, на краю земли, у истоков семи морей
Её Счастье считало дни до предсказанной встречи с ней.
Где-то там, среди сотен звёзд её Счастье рукой ветров
Собирало росинки с роз для её предрассветных снов.
Согревало в ночи теплом, несмотря на несчётность миль,
Закрывало своим крылом, чтоб в глаза не летела пыль.
Выметало осколки бед, чтоб в душе не оставить ран
И ткало из надежды плед, чтоб укутывать по утрам...
И она вопреки судьбе, глядя в небо, где звёзд не счесть,
Каждый раз говорила себе «А ведь всё-таки Счастье есть»...

10

Сопрано

В феврале не достанешь чернил, не плачь.
Раз настал – не отступит, придётся признать родство.
Сгруппируйся в прыжке и оттачивай зубы и мастерство.
По причине критических неудач под ногами земля ожидаемо сходит с курса.
В этом городе смог. Это место не для экскурсий,
пребывание в нём непременно осудит врач,
но невзрачный пейзаж с другой стороны зрачка 
всё же лучше, чем вид из окна областной больницы.
Сочинитель устал, изменил имена и лица,
побледневшей рукой дотронулся до смычка.

От присутствия нот осязаемым станет воздух.
Одинокий старик с непривычки протрёт глаза.
На больничную стену небрежно прибиты звёзды,
там, под звёздами, мир был когда-то создан,
не пытайся поймать аккорд, уже слишком поздно,
сочинитель уже не помнит, что он сказал,
не уверен, что всё это сочинил он,
предлагает: возьми что сможешь, захочешь – потом отдашь.

Сотворивший тебя не подумает о чернилах,
но стесняясь вручит резинку и карандаш.

6

Говоришь сам себе, что прошла зима,
пережил то, что смог; что не смог, — оставил
так, как есть; не сошел до конца с ума,
закалился в процессе не хуже стали,

вышел в мир, осмотрелся, раскрыл ладонь -
подкормить голубей у седой скамейки,
рассказал им, что свил сам с собой гнездо
там, внутри, где прописан до самой смерти,

рассказал им, что видел плохие сны,
что на кухне пригрелся у батареи,
но зимы не растопишь ничем земным,
а земное в тебе, говоришь, стареет...

рассказал бы еще, но в ушах свистит,
и карман обмелел, и ладонь пустая...
иногда для того, чтобы всех простить,
одного воскресенья не хватает.

(с) Ася Анистратенко, 2007