История давно минувшего: Хозяин пустыни Страница 8

- Нет. Думаешь, зря нируанцы считаются садистами? – Домус поиграл бровями и демонстративно пододвинул вазочку со сладостями к себе. – Таков жестокий взрослый мир. Если ты не можешь ничего дать, то ничего и не получишь.
Таал обладал острой интуицией. И вчера, лишь завидев на пороге дома того марда, он в чем-то усомнился: в животе противным, тянущим чувством засело волнение, и Домус никак не мог разгадать его. В мысли пробирались предполагаемые варианты, но Таал рьяно отметал их. Линн, как обычно, лишь отмахнулся, и негласное правило невмешательства в его работу не позволяло магу стать настойчивее в своих допросах. Другое дело, Кисточка, кажущаяся весьма уязвимой мишенью.

***

Щелкнул первый замок, следом второй и третий. Стукнулся об дверь придвинутый стол, звякнули кольца запахнутых занавесок. Оглядываясь, как параноик, в собственных покоях, Имран кусал губы и теребил и без того всклокоченные волосы. Взгляду синих глаз попалось распахнутое окно, и Тихий тут же подбежал к нему, резким движением закрывая створки, а после сдвигая шторы. Свечи полыхнули от дуновения ветерка, но быстро успокоились, хотя мард еще долго смотрел на них, словно те – нежеланные свидетели, коих также нужно устранить.
Однако совладав с их мирным свечением, Имран решил успокоиться. Он покрутил кольца на пальцах, подергал за серьги в ушах, шмыгнул носом и вздохнул. До настороженного слуха не долетало ни звука – лишь изредка потрескивали все те же свечи, и тогда Тихий на мгновение вздрагивал.
Глубокий вдох, шумный выдох.
Он обернулся на постель. Балдахин манил укромной тенью, и Имран тут же спрятался в ней, точно ребенок, надеющийся избежать встречи с родителями. Вытащив из-под рубахи то, что дал ему за жетон Икхи, маг взволнованно приложил ладонь к груди, где неистово билось от предвкушения сердце. В руках он держал старый, потрепанный дневник, чью некогда крепкую обложку съела желтизна. Края погнулись и превратились в труху, а шнурок, скрепляющий страницы, весь почернел. В правом нижнем углу дневник был аккуратным почерком подписан – Ви Криато Фейн, а ниже цифра – четыре. Другой же край был подпален, и от черного угла разбегался плавный коричневый узор.
Имран раскрыл дневник осторожно, но тот все равно чуть скрипнул, и запахло пылью. Мард смахнул ее ладонью и почти с нежностью коснулся пальцами первых строк, где чернила уже почти выцвели, то ли от старости, то ли от постоянной эксплуатации. Тихий даже пригнулся, чтобы лучше видеть.
«1743, пятый день от прихода Ар`Бо
Алриан напоминает мне петуха: он ходит среди кур, важный и, кажется, главный, иногда смешно пуша оперенье и издавая самовлюбленный клич. Когда он начинает говорить, я смотрю на его оттопыренные уши и неволей смеюсь, словно безумный. Правду говорят: сингам лучше давать булаву, а не высокий чин, с ней они хоть умеют управляться. Если я пойду в лес, встану перед деревом и заговорю с ним, то получится то же самое, что случается на Совете».
Парень нахмурился, ничего не поняв из прочитанного – незнакомые имена, названия и обстоятельства встретили его на первой странице, вместо ожидаемого руководства по той самой запретной магии, которой он грезил уже больше года. Имран перелистнул несколько страниц, но и там автор дневника лишь продолжал повседневное рассуждение:
«…я считал, что этот город – оплот магии и развития, но я ошибся. Меня окружают трусы и идиоты. Это даже смешно! Они обложили себя стеной и куполом, они стащили в город этих треклятых ящеров, у них есть доступ ко всем наукам Тирмарда, но что они делают? … Засыпая, я представляю, как выщипываю по одному перья Алриана, а просыпаясь, мысленно отколупываю чешуйки Артикуса. В порядке ли я? Если бы мне только дали по-человечески свихнуться».
Неожиданно для себя Тихий усмехнулся, тут же прикрывая рот пальцами. Он зачем-то вновь посмотрел на обложку, перечитав имя обладателя дневника. А следом мард перелистнул сразу на середину и вдруг застал запутанные схемы на всю страницу: начерченные фигуры были окружены множеством приписок, стрелки указывали на пояснения, всюду были проставлены непонятные цифры. Имран смутился и вернулся назад.
«До появления Амалии, если подумать, я и не смел ни во что вмешиваться. Но юность, похоже, в самом деле заразна. Если так продолжится дальше, то окромя перепалок с этим напыщенным индюком я свершу еще одно безумство – интересно, как могут выглядеть ухаживания за Курсе? Я уже посмеялся своей влюбленности в белоснежный, как снега Азалрана, труп, но, клянусь Криато, если надо, я умру, чтобы воскреснуть по ее велению: буду кривой и разваливающийся, но, кажется, ей такие и нравятся?»
Тихий приподнял брови, пропустив пару строк, где нируанец в красках романтизировал некромантию.
«…раз уж я заговорил о смерти… наверное, это серьезно, когда сама Беспокойная делает тебе намеки: я все ждал, когда на заседании она начнет мне подмигивать, прося заткнуться, но она поступила скромно, подойдя после. Если мне угрожают, то я могу лишь улыбнуться – даже если Алриан пригласит меня на плаху, я оденусь по последней нируанской моде, а после смерти превращусь в его пожизненное несварение. Надеюсь, моя страсть хоть немного обоюдна, и где-нибудь в его столе лежит моя соломенная кукла, истыканная иголками».
Имрану вновь пришлось перелистывать, но писанина как-то резко превращалась в непонятные инструкции, и мард никак не мог их разобрать – это было столь обидно и досадно, что он в сердцах ударил по подушке. Тихий пытался найти хоть какие-то подсказки, но дневник, согласно обложке, был четвертый по счету, и постепенного вступления ждать не приходилось.
За отчаянными попытками понять парень просидел до самого утра, и когда шторы посветлели, едва пропуская ранний свет, Имран спрятал дневник под матрасом и, потерев лицо ладонями, скатился на подушки, быстро проваливаясь в беспокойный сон.

Линн вернулся с рынка поздно: выглядел он мрачно и измотанно, избавление от арбарианской старухи явно далось ему нелегко, и Таала волновали две вещи – отчего друг взялся за ее продажу лично и, собственно, почему тот столь резко решился на эту самую продажу. Последнее обстоятельство особенно сильно подогревало подозрение Домуса.
Ави, заперев лавку, просто упал на диван в холле, вжавшись лицом в подушку и отвернувшись к спинке. Он никогда не спал лицом к «миру», что было еще одним подтверждением его крайне недружелюбной натуры. Поглядывая на него, Таал медленно дошел до прилавка, под которым прятался небольшой сейф – Линн редко запирал его, ибо жил один, а Кисточка не проявляла интерес к хозяйским вещам. Воспользовавшись этим, Домус беспрепятственно достал оттуда связку ключей. Та звякнула, и нируанец замер, смотря на друга, но измотанный Ави не шелохнулся.
Киса давно куковала в своей коморке, и никто не возник у него на пути. Открыв громоздкую дверь, ведущую в подвал, Таал тихо прикрыл ее и зашагал вниз по ступеням. Чем ниже, тем громче становились угнетающие звуки: постанывания и звон цепей, шарканье пустых мисок. Стараясь не заглядывать в камеры, Домус брезгливо отвернулся и быстрым шагом направился к бывшей клетке арбарианки – он знал, что старуха обитала в самом конце злополучного коридора.
Громкие песни, рвущиеся из пересохшего горла, что по звукам были сродни рвущим глотки мартовским котам, резко стихли, стоило их исполнительнице заслышать шаги. Ливия вздрогнула и резко подскочила, игнорируя темные круги в глазах, вызванные истощением и, чего таить, голодом – все перечисленное было исключительно ее виной. Ави запретил кормить непокорную пленницу лишь после того как она дважды опрокинула принесенный ей поднос.
Девушка вцепилась в прутья решетки и высунула лицо между ними, но щеки не пролезли, и она так и замерла со сплющенным выражением, вся перепачканная в саже и земле.
Оказавшись под сводами крайней темницы, Таал рассеянно огляделся. Голубые огни у потолка мало что освещали, и он и не подумал посмотреть на камеру, что была соседней к бывшему обиталищу старухи. Оттого резко раздавшийся хрипящий голос заставил его вздрогнуть:
- Я сообщу о вас в Альфеллидион и опущу ракушку в воды алтаря Криато, дабы обеспечить вам вечные страдания.
Домус, прижавшийся от неожиданности к холодной металлической двери, взглянул на девушку. Сначала испуганно, после растерянно, следом – в ужасе. В ответ на его эмоции менялось и лицо Ливии: она удивилась не меньше, чем Таал, и приподнялась на носки, пытаясь высунуться еще дальше.
- О, Ниру! Может, ты от Луи?!
Мужчина потерял дар речи. Он переводил взгляд с нируанки на ключи, пытаясь разложить всплывшие факты в голове, но их понимание настолько угнетало, что плечи Домуса на глазах опускались, а в глазах селился какой-то лихорадочный блеск, горящий и обидой, и гневом, но больше всего – досадой и непониманием.
- Эй? – уже тише повторила Криато и чуть сглотнула. – Эй… пожалуйста… скажи что-нибудь. Эй?
Но Таал не отвечал. Губы его задрожали, и он тут же прикусил их, а после в сердцах пнул дверь, к которой прислонялся, отчего по коридору разлетелось глухое эхо. Девушка вздрогнула и отстранилась от решетки. Она в растерянности смотрела на то, как нируанец медленно опускается вниз, садясь на корточки. Он прикрыл лицо рукой и надолго замер, ничего не говоря. Ливия обняла себя за плечи и зябко поежилась. В носу защипало и покраснели глаза, но она упрямо сглотнула слезы и поджала губы.
Домус поднял на нее взгляд спустя несколько минут, а после резко поднялся и также быстро вышел – намного решительнее, чем вошел.
Ави слышал грохот. Он разбудил его не то громкостью, не то пугающим осознанием, отчего Линн тут же распахнул глаза и, приподнявшись на локте, оглянулся. Заметив приоткрытую дверцу сейфа, Туэ почувствовал, как какая-то натянутая до предела нить внутри рвется, будто последняя плотина, и все рушится – просто рассыпается по крупинкам, не оставляя возможности ухватиться и удержать, собрать все воедино, в безопасную и привычную конструкцию; сначала стало мертвецки холодно, а после бросило в жар, какой бывает, когда раскрывают твое преступление.
Когда вошел Таал, запыхавшийся и всклокоченный, Ави сидел на все том же диване, опустив локти на колени и прикрыв пальцами стыдливо сжатые губы. Глаза смотрели на друга – искоса, выжидающе, но не виновато.
Сделав судорожный вздох, Домус бросил ключи на подушку перед ним.
- Я не стану извиняться, - скорее выплюнул, чем сказал, он. Линн в ответ коротко кивнул. Пару минут Таал просто стоял, не в силах подобрать слова: несколько раз он было начинал говорить, открывая подрагивающие от эмоций губы и разводя руки, но в итоге лишь хлопал ладонями и на момент отворачивался, бесцельно исследуя беспокойным взглядом комнату. Ави терпеливо ждал, прося себя хотя бы не отводить глаза.
- Нируанка, - шепотом начал, наконец, Таал. – Нируанка, Линн.
- Она кхас, - голос Туэ прозвучал отстраненно и глухо. В тот момент он не думал о содеянном. В его голове зрели другие мысли, куда более болезненные: он размышлял о том, что Домус – последний оставшийся у него друг, которого он вот-вот, казалось бы, лишится.
- Да что ты? Действительно! Тебя ведь это столь сильно волнует! – маг махнул рукой, и из вазы с цветами хлестко выстрелила струя воды, орошая свечи у входа: обыкновенные мардийские свечи, горевшие обыкновенным огнем. Ави поджал губы.
- Не будь дураком. Это всего лишь…
- Ты всего лишь родину предал, - слова слетели с языка прежде, чем Таал их обдумал. – И сколько стоит твоя верность? Три тысячи? Пять? Может, десять?
Линн не отвечал.
- Зачем я день за днем выгораживаю тебя перед отцом? Зачем распинаюсь, как мальчишка, о всех твоих великих и светлых качествах, прославивших тебя на этот чертов Танааль? Зачем, Линн?! Зачем, если в твоем подвале сидит доказательство твоей… твоих…
- Моей чего? Алчности? Глупости? Черствости? Или, может, бездарности? Так говорит отец? – Туэ не удержался, и в речи послышалось раздражение. Он убрал руки от лица, выпрямившись и посмотрев на друга прямо. – Омуэ, Таал, даже если мое имя вырежут на Столпе гордости Альфеллидиона, отец скажет: «недостаточно!» Даже если я завоюю весь рынок, отец скажет: «тебе просто везет!» Везет! Конечно, мне постоянно везет! Все это, - он поднялся на ноги и развел руки, - мать твою, везение! Может, помнишь, как мне везло в Академии? И, конечно, ты видишь, как мне чертовски везет тут! Я просто купаюсь в лучах славы, избалованный судьбой ребенок, не удосужившийся даже поблагодарить за все своих родителей! Ведь я ничего толком не умею, ну, что я смог бы без его денег, без его родословной, связей, я же так – ноль без палочки, я просто катаюсь, как сыр в масле, и радуюсь каждому дню в этой каменной тюрьме, - он почти шипел, говоря, между словами часто вставали паузы расстановки, когда Ави замирал, смакуя следующую фразу. Он пытался вложить в каждую интонацию смысл – пытался донести, наконец, то, что съедало его изнутри лет с десяти, но никто и никогда не желал его слышать. Голос его упал и стал тише, ниже, беспомощнее. – Как я могу?.. они спят и видят, как изжить меня отсюда. Им претит моя работа, мой заработок, мой дом…
Таал отступил на шаг, с отвращением морщась.
- Голову пеплом посыпать не забыл? Каждый вертится, как может, думаешь, ты несчастнее всех? «Меня никто не понимает», боги, да разве ты даешь себя понять?.. – он указал на пол, намекая на подвал. – Ты нарушил закон. Танааля, Альфеллидиона, островов… это не смыть. Понимаешь ты, нет? Не ты ли твердил мне, что нируанцы в рабстве – величайшая ошибка, позор и недоразумение? О, Домус, что из твоих слов правда?
- Хочешь правду? Все это у меня уже вот где сидит, - он ткнул пальцами в шею. – Дали бы мне волю, я бы скрутил каждую рыбешку в этом ледяном городишке и обрек бы их на вечные муки с иглами в жабрах, - прорычал Линн. – Что? Что с лицом? Давай, понимай меня – я открыт, как никогда. Ты же этого хотел?
- Что ты несешь?..
- Удивительно, правда? У меня есть свое мнение – вот это да! Вот это нонсенс! Только не говори отцу: это приведет его в крайнее недоумение.
Таал растерял слова. Он снова предпринимал немые попытки начать говорить, но сжимал рот и в недоумении замирал, а внутри Линна продолжало все рушиться – он собственными руками раздирал их дружбу, будто жалкий клочок бумаги, но никак не мог остановиться: застарелая обида удушливо стояла в горле, собирая все слова и перекраивая их на свой лад.
После долгого напряженного молчания раздалась негромкая, вымученная фраза:
- Что ж ты сразу со своим темнокожим дружком не уехал?..
Линн не ответил, смотря ему в глаза. Но взгляд этот длился недолго – Таал отвернулся и пошел к лестнице:
- Уеду сегодня.

Едва на горизонте забрезжил рассвет, в траурном зале разом вспыхнули все свечи. Жрецы длинной вереницей теней скользнули вдоль стен. За ними вошли трое старейшин. До того момента не смолкающий ритуальный хор, наконец, стих.
Каждый в городе должен был проводить Райшу Черную, прямую родственницу Великого Сэйры, что заложил Сэх-Ру и благословил ее. Похоронной процессии заслуживали члены правящей семьи и прорицатели-старейшины, так что ведьма, давшая имена многим, включая собственных внучку и внука, при проводах оказалась удостоена большой чести.
Ее длинная голубая ряса была покрыта ручной вышивкой – золотая нить сплеталась в богатые узоры, опоясывала синие и белые камни, чей бледный цвет напоминал глаза Райши при жизни. Ее маленькое, морщинистое и темное лицо почти терялось в пышном облачении. А на столь же иссохших руках огромные перстни казались неестественными и неподъемными, словно именно они пригвоздили ее миниатюрное тело к саркофагу. Тот был отлит из червонного золота, а его лицевую часть инкрустировали под заказ мастера – на ней была изображена Райша, с широко раскрытыми глазами и оплетающими все ее тело длинными волосами.
Главная дорога вела прямиком от главных врат Ла-Урра до хозяйской усыпальницы – чудесного архитектурного изыска, утопающего в фруктовых садах и искрящегося на солнце витражными куполами. Впереди процессии шли старейшины. Их лица были исписаны черной хной, и в руках они держали бубны с колокольчиками, чей леденящий звон разносился по всем закоулкам Сэх-Ры. В их эхо вплетались утробные голоса жрецов, идущих следом. После них, извиваясь, медленно шагали вараны, узоры на чьей чешуе напоминали роспись лиц старейшин. В их богатых седлах сидели с завязанными глазами рабы, принадлежавшие Райше: им было суждено последовать за хозяйкой на тот свет. Все ее имущество, от одежд до писем, ждала та же участь, и кладь была также привязана к седлам. Саму Райшу несли в открытом саркофаге, под чьей тяжестью носильщики чуть прогибались. Лицо женщины накрывала золотая маска без лица, а в светлых одеждах ютилась, свиваясь в кольца, блестящая черная змея Куаа, что считалась в Сэх-Ре проводником между миром живых и мертвых. Вокруг в голубых нарядах вились танцовщицы, танец их был неспешным и тихим.
Руни ехал с женой в большом крытом белом паланкине, а за ними, на открытых носилках, восседали дети – лица обоих были скрыты платками. После полосы дворцовой охраны, следовали со своими свитами дияры и другие богачи, пожелавшие участвовать в процессии.

Ткань перед глазами едва заметно мерно покачивалась в такт шагов выверенных слуг. День обещал быть жарким и погожим, вот только сегодня им точно не насладиться. Аин чуть склонила голову, чтобы взглянуть на брата по одну руку от себя, но из-за платка не видно было лица, тогда она посмотрела в другую сторону. Последователи, оккультисты и простые зеваки стояли по обе стороны от дороги в благоговейном трепете и страхе, провожая процессию взглядом. Золотые купола в отдалённой части Ла-Урра ещё отбрасывали длинные тени в свете утреннего солнца. "А когда всё закончится придёт ночь". Обряд не обещал быть приятным и подобного рода погребение на истории Пустынного Лотоса было первым и, насколько ей было известно, в истории брата тоже, но в отличие от Имрана, Бесценная была даже рада такому времяпровождению. Лишь бы подальше от Сахо и Эльмара, раздражающих с момента приезда Саграфатов в пустынный город. Бастард то и дело совал свой нос в разговоры принцессы с гостями, делал отвратительные слащавые комплименты, как и его мамочка, в общем, как всегда мешал спокойно наслаждаться властью хозяйской дочери в Ла-Урре. "Как хорошо, что отец не позволил ему быть здесь. То-то же, будет знать своё место." Аин улыбнулась, незаметным движением пригладив духа на своих коленях и пустила его резвиться на просторе, ведь, как известно, в усыпальнице магией пользоваться могли только жрецы. Таковы законы Сэх-Ры.
Процессия взошла под сень садовых деревьев. Сюда простолюдинам путь был закрыт, так что шум нарушала только музыка и звон браслетов танцовщиц, снующих туда-сюда. Вдруг, среди них промелькнуло лицо Зафиры и Бесценная возмущённо выдохнула, но как появилось, так и исчезло, позволяя подумать, что это лишь разыгралось воображение в преддверии неизвестного ритуала.
- Моя госпожа, - Карим склонил голову в поклоне и протянул руку дабы помочь девушке ступить на золотой пол перед гробницей.- Дальше мне нельзя с вами.
- Я знаю, Карим, - пренебрежительно бросила девушка и слуга тут же поклонился в нижайшем поклоне. - Ожидай меня здесь.
- Да моя госпожа.
Аин запрокинула голову дабы целиком увидеть возвышающиеся ворота усыпальницы. Они были очень большими и никогда не открывались целиком, лишь малая дверь в самом их центре. Райшу уже внесли, а значит скоро всё начнётся.
- Приветствую Вас, Бесценная, - перед девушкой склонился жрец, как до этого склонился перед матерью и отцом и девушка вежливо поклонилась в ответ, в следующий момент завидев дияров. Все трое были здесь что выглядело удивительно и неудивительно в один и тот же момент, так что Аин в первую очередь коротко склонила голову в знак приветствия Теану. От того как всегда веяло чем-то неприятным, но принцесса не была девушкой робкого десятка.
- Теан-бай, рада видеть Вас пусть и в столь неприятных обстоятельствах.

Как же хорошо, что платок скрывает лицо от остальных и магией пользоваться не разрешено. Аин проводила будущего супруга взглядом и мысленно поставила себе заметку, что неплохо бы его ещё разок припугнуть в отместку.
- Спасибо, что пришли. Райша-бай всегда ценила Вас и Ваше мнение, - как ни в чём не бывало продолжила принцесса и вновь поклонилась только уже второму дияру. - Кайрат-бай.
Если к Теану Аин испытывала большую степень уважения, то к главе гильдии работорговцев довольно смешанные чувства. Начнём с того, что как и любая уважающая себя девушка, она считала Гостеприимного очень привлекательным мужчиной, вот только знала она о нём больше, чем другие девушки. Дияр мог посоперничать по количеству скелетов в шкафу с Неуловимым, а по молодецкому запалу дурости с Сахо, так что, как полагается принцессе, Аин всегда вежливо обращалась с ним, но зорко следила за сладкими речами.

Аин ответно чуть приспустила платок, открыв для дияров лишь  взгляд своих глаз.
 - Не волнуйтесь, Кайрат-бай. Мой будущий муж способен сам отвечать за свои действия и уж точно не нуждается в моём контроле на подобных мероприятиях, - прохладно отозвалась принцесса и улыбнулась. - А о том, чтобы быть на подобном мероприятии мне, Вам ли не знать, что стоит говорить с отцом.
 

Сразу за дверью их ждал просторный мраморный холл. Светлые траурные одеяния пускали длинные серые тени, которые соседствовали с бликами от темных витражей. На стенах, в изящных канделябрах, мутно горели свечи. Они освещали путь вниз – по широкой круглой лестнице, конец которой терялся в золотистом полумраке.
Идущий впереди оракул шагал беззвучно. Шуршала лишь его ряса, и все за ним притормаживали, чтобы ненароком на нее не наступить. Руни едва слышно вздыхал, смотря на край одеяния, что то и дело норовил попасть ему под ноги, и Сагира, отвернувшись, прикрывала губы пальцами, ибо наружу рвался смешок. Следующий за ними Ромунд Саграфт во всей своей южной простоте  разглядывал мозаики и вензеля подсвечников: усопшая его совсем не волновала, а вот восточные изыски – вполне.
Сахо пробовал опустить насмешливый комментарий, но тот вдруг оказался слишком громким и разлетелся длинным эхом, отчего Двуликий сжал губы и низко опустил голову: на мгновение Имран заметил под его платком стыдливо покрасневшие кончики ушей.
Жрец привел их в круглый зал, который к середине углублялся, и там, внизу, в окруженном колоннадой кольце, на пьедестале стоял саркофаг. Вокруг были разложены вещи покойной – бусы, платья, письма и книги; и вокруг стояли на коленях рабы, чьи глаза по-прежнему были повязаны лентами.
- Не говори мне, что сейчас будет жертвоприношение с оторванными головами кабанов и бешеными плясками, - шепнул, склонившись к Тихому, Сахо, и тот чуть повел плечом:
- Скорее их просто сожгут.
Двуликий сглотнул и поднял голову, собираясь все время простоять, уставившись в потолок, но на затылок вдруг легла ладонь отца, и Теан заставил сына посмотреть вниз. Сахо поджал губы и стиснул кулаки, ощущая, как жаром пробегается по венам гнев к Ядовитому. Заметивший это Имран мимолетом скользнул взглядом по дияру, что выглядел невозмутимо и даже отчужденно.
- Не отводите глаз, Имран-бай, - неожиданно произнес Теан, не глядя на Тихого, и тот вздрогнул, тут же отворачиваясь.